То сурово разбираются с теми, кто сбивает цену, а страшнее нет греха, то бабы не поделят ходовое место и обоюдно терзают седеющие космы, то воровка-цыганка, убегая, смахнет подолом лоток, то затеет визгливый хай-вай доставучий покупатель, то истерит, отказываясь платить за место, новенькая торгашка, то реальные пацаны жестко подавляют мелкий и бессмысленный бунт продавцов, не желающих «отметиться».
Но в тот день казалось, что эти тетки ссорятся совсем уж по тяжелой, что вот-вот пустят в ход свои огромные ножи. И только приблизившись, можно было понять, что это никакая не ругачка, просто «танец с саблями» заменяет им яростную жестикуляцию. Дунганка ведь не может стоять без дела, ей нужно между разговорцами пластать морковь, обращая ее в стог оранжевой соломы, а сделать это можно только с помощью ножа, который напоминает тесак свинореза.
Торговки салатами, как и остальной базар южного города, горячо и громогласно обсуждали событие, занимавшее всех поголовно.
Пропал Марлен.
Экспедитор, снабжавший половину рынка бакалеей. Выехал за новой партией товара и не вернулся. Прошло уж две недели, а он не выходил на связь. Мобильник (тогда еще редкость) трагически молчал.
***
Марлен нравился всем без исключения. Никто не мог вспомнить точно, когда именно он на базаре появился. Разносчица обедов Катя утверждала, что зимой, года четыре назад, когда сгорел контейнер кореянки Эльзы по прозвищу «Безобразная». Контейнер был набит кожанками на сто тысяч долларов, и Эльза в больничку угодила от стресса. «От тресса», – значительно говорила соседка по контейнеру, золотозубая Насиба, втайне ликуя. Не четыре года назад, а три, уверяла сигаретчица Перизат, она тогда рождение внука обмывала. Но к словам лотошницы не очень-то прислушивались, в базарной иерархии ее место у подножья, чуть выше тачечников и мусорщиков, а тех вообще так и звали: эй, тачка, иди сюда!
Торговка золотом Мехрибан, завидев Марлена, царственно выпрямлялась и вскидывала софилореновские брови. За глаза ее звали – Батона. Когда-то давно ее муж, завскладом обувным, совершил роковой для узбека подвиг, отпустив молодую жену одну в Сочи. Оттуда Мехри привезла ненужный ей загар и умопомрачительный рассказ о стремительном романе с самим, господи исусе, Георгадзе! На правительственную дачу которого она якобы беспечно забрела, угодив в тиски бдительной охраны, но вскоре была величайшим соизволением освобождена и приглашена на ужин импозантным кремлевским сановником, именем которого подписаны сотни правительственных указов. Рассказ с годами обрастал все новыми пикантными подробностями, но имя своего олимпийского любовника Мехри произносила редко, предпочитая почтительное грузинское «батоно».
Однажды Марлен из почтения к великосветскому прошлому Мехри привез ей лукавые ювелирные весы – они деликатно врали в пользу продавца, в чем уличить их было решительно невозможно.
Турчанка Зуля, разносчица чая, всякий раз старалась прошмыгнуть мимо него незамеченной – стыдилась своей изгвазданной сзади юбки. Отчего-то именно его она стеснялась, а больше никого. Одержимая идеей накопить десять тысяч долларов, выходила даже в самую лютую стужу и в самый проливной дождь, обходя торговые ряды с тремя огромными термосами. Каждый день покупала с наторгованного чая вразливку один доллар, а жалкий остаток из тенгушек тратила на покупку цибика чая, двух-трех пачек рафинада и на текущие расходы. Валютчики приберегали ей однушки, подшучивая: Зуля, как миллион соберешь, скажи. Сразу женюсь!
До заветной ослепительной суммы в десять тысяч Зуле оставалось месить базарную грязюку еще каких-то лет двадцать. Однажды Марлен спросил у нее чаю, пил его деликатными глотками, неотрывно глядя ей в глаза своим невозможным взглядом. Спросил тихо и серьезно: Зуля… (сердце ее затрепетало – знает мое имя!) А ты почему только чай? Кофе тоже носи. Люди любят, когда есть выбор. И бескорыстно предложил ей коробку растворимого кофе – деньги потом отдашь, не благодари…
***
На базаре кто в авторитете? Само собой, валютчики, мытари-вымогатели, владельцы десятков контейнеров. И экспедиторы, конечно, у которых еще и свои фуры. Это не считая, понятно, базаркома. И, разумеется, Хозяина, которого мало кто видел в лицо. Знали только, что миллионер, что ездит на черном «Бентли» со всполохами молний, что жен – штук пять, что депутат какого-то маслихата, а хаты имеет и в Москве, и в Астане, и в Ташкенте, что дочке на свадьбу его друганы надарили аж три машины, аж три бизнеса и три… Дальше каждый прибавлял свое.
***
Марлен не последний человек был на базаре, но дело было не в этом. Не за это его уважали-обожали. Какой-то он был… ну, совсем-совсем другой. И обувь чистая в любую самую жидкую слякоть, в грязь-разгрязь. И брючки всегда наглажены – кто сейчас носит брюки, кто их гладит… От базарных мужиков по большей части разило псиной и потом, а от Марлена исходил запах свежести, душистого мыла и крепко проглаженного нательного белья, ослепительная полоска которого выглядывала из ворота сорочки с расстегнутой верхней пуговкой. Симпатичный? Ну, пожалуй, хоть и не красавчик, а весь такой – ладный. Волосы густые, деликатно присыпанные ранними хрусталиками соли, а проборчик чистый, ровный. И ногти всегда в порядке. Говорили, что женатый. И дети есть…
Но все это не главное было. Вот умел он так в глаза каждой женщине заглянуть, что чувствовала она себя единственной, отмеченной его ласковым вниманием. Он держал в памяти их дни рождения, сочувственно выслушивал жалобы на паскудных мужей и шалопаев-сыновей, а на восьмое марта, когда даже пьяненькие тачечники вручают базарным грациям одинокие тюльпаны со сломанным стеблем, дарил прозрачные гильзы с пробниками духов и крошечные пузырьки пахучих шампуней. Всем дарил, поголовно. То есть он не просто нравился в стыдливом девичьем смысле, а по-взрослому располагал к себе. Вызывал какую-то незамутненную и теплую мужскую приязнь, сердечное доверие. Даже само имя его ласкало слух, перекатывалось во рту барбариской. И деньги пересчитывал он не алчно шелестящим торгашеским перебором, а как-то лениво, не торопясь, словно лаская тертые и мятые купюры длинными пальцами. Запросто отдал тугую пачку зелени простодырой невезучке Светке, несчастной матери-одиночке, поручая ей привезти яблоки из Бишкека. Та ахнула, но потом в лепешку расшиблась и не подвела, привезла, и хоть что-то заработала впервые в жизни.
Не стоял, как другие, над душой у грузчиков. Всегда честно расплачивался и добавлял мужикам на пиво. И ни разу они даже пачку маргарина не стащили. Потому что последней сволочью надо быть, чтобы обмануть такого человека.
И вот – пропал. Сгинул. В те годы много убивали.
***
Когда все разумные сроки вышли, решено было вскладчину справить что-то вроде тризны. Тамара, хозяйка замызганной кафешки с вымороченным названием «EurАзия», великодушно сделала большую скидку на горячее. Марлен и ей однажды услужил, привез из Новосибирска копытень, народно медицинскую рвотную траву для ее алкаша-мужа. Мужа рвало как лопнувшую канализацию, чуть не скопытился, но чаемого нравственного возрождения не случилось. Впрочем, трепетная благодарность Тамары от этого нисколько не уменьшилась.
…Сидели за накрытыми столами, сдержанно угощались кушаньем с парижским названием бризоль, не чокаясь, выпивали, много вздыхали, не раз всплакнули и поминутно сокрушались: какой парень, какой был парень… И всхлипывали по-детски, и с чувством сморкались, и снова выпивали. Тамара, заметно захмелев, грубовато призналась, что в иных обстоятельствах не прочь была бы и прижать покойного в углу, и все застенчиво, но внятно прыснули. И Батона Мехри, как самая старшая и авторитетная, почувствовав, что пора подводить черту, пробормотала краткую мусульманскую молитву и прибавила уже по-русски:
- Земля ему пухом. Если что.
Собрание послушно кивало. А хозяйка джинсового бутика Валерия вдруг с чувством и по-мужски увесисто произнесла:
- Ну и хер с ней, с этой штукой.
Тут все как-то разом и нехорошо затихли. И даже вроде и не поняли, о чем речь. Хер с какой штукой?
- Долларов, с какой… Денег я ему заняла…
Переглянулись украдкой. У Мукадас вытянулось лицо.
- Штуку? Так и я ему дала, – растерянно призналась она и прибавила грязноватое узбекское ругательство. Разошлись в глухом молчании.
***
Утром базар угрюмо гудел и шушукался. Выныривали, как свежие утопленники, новые подробности. И по всему выходило, что Марленчик никого не обидел. Трагическая версия невинно убиенного на глазах линяла, уступая место грубой правде: похоже, кинули всех. Даже Зулькиными однушками не побрезговал, сучара. Постепенно воцарился род несколько даже истерического веселья – каждого вновь прибывшего приветствовали возгласами: «И чо? Попадалово? И на скока?» Крупняки – валютчики, оптовики, шубник – топтались на пятачке, откуда доносились определения, самым отчетливым из которых было «пидаргнойный». Стихийно сколоченной делегацией устремились к администрации. Там рекрутировали под мятежные знамена службу безопасности и двинулись к складам, к ангару Марлена. Автогеном срезали амбарный замок. Железный сарай оказался пуст, как барабан, если не считать стоящего в углу облезлого веника и пачки крысиного яда. Начальник охраны Безбожко оглядел притихшую толпу и спросил не без ехидства:
- Ё-моё, мырзалар предприниматели! Кто-нибудь паспорт его когда-нибудь видел?
Через полдня оперативно-розыскных мероприятий нашли микрорайонский дом, где предположительно жил Марлен с семьей. Вошли в обтерханный подъезд, решительно ткнули в грязную кнопку звонка. Дверь распахнулась неожиданно быстро. В квартире, где едко пахло бедой и кошачьими каплями, были жена с детьми, тесть и обезножевшая от горя теща.
Картина нарисовалась окончательная. Марлен три месяца тому назад приехал на пастбище к тестю и предложил перебраться к ним в город. Хватит уже коровам хвосты крутить, сколько можно? Возраст почтенный, здоровье уже не то, поберечься теперь бы надо да повозиться с внуками. Зажить по-человечески, в конце-то концов! Поэтому скот надо продать, весь, и овец, и лошадей, и коров. И дом в ауле тоже продать. Деньги отдать ему, Марлену. Он их пустит в оборот, а старикам будет платить вроде как пенсию. Пока пусть живут у него, а весной найдется добротный дом, с теплым туалетом, с баней. И даже несколько предложений рассмотрели. Марлен их целый день на машине возил, показывал. Один дом старику понравился было, но Марлен забраковал – на второй этаж старикам подниматься тяжело, и нет на кухне и в столовой теплых полов. А у тещи артрит. И вообще надо два дома рядом, чтобы дочка могла ухаживать за ними. Чем плохо?
Уговорил.
Теща стонала под ватными одеялами, жена Марлена хлюпала воспаленным носом, и по всему было видно, что плачет она уже давно, много дней. Сынишка лет четырех сидел, сжимая игрушечный автомат. Когда старик умолк, мальчонка встал, подошел почему-то к Мехри и выкрикнул ей сдавленно в изумленное лицо:
- Папа вернется, вернется! Вот увидите!
***
Нет теперь того базара, снесли бульдозерами. Наверху вспомнили, что под ним лежит древнее городище, и надо его раскопать, то есть отрыть. Чтобы вся Европа ринулась поглядеть на эту красоту. Как ни слали торговцы 550 проклятий на известно чью голову, сколько ни заносил Хозяин кейсы куда надо – не помогло. Людей в конце концов разогнали, землю разворотили, нашли горку глиняных черепков, средствА разворовали, потом всё свалили на кризис-шмизис. Котлован огородили забором. Жители окрестных улочек ночами сбрасывают туда мусор и роются бродячие собаки.
Тамара похоронила мужа и переехала в Калининград, где завела лагманную «OST». Несгораемая Эльза открыла харчевню аж в Таиланде, а Насиба заменила золотые зубы на фарфоровые и держит бутик в торговом центре. Зуля разводит на продажу помидорную рассаду. Светка-простодыра спилась. Куда делась Валерия, никто не знает. Иногда на Курбан-айт Мехри собирает у себя оставшихся в городе товарок. Вспоминают былые дни. Марлена тоже поминают. И даже не зло, а как-то с теплотой. И кто-нибудь убежденно говорит – убили его тогда, убили! А Мехри возражает – нет, жив он. А если жив, задиристо спрашивают подруги, то где он теперь?
- Где, где… – Мехри сердито отхлебывает глоток чая и припечатывает:
- В Ак-Орде!