В детстве Лера именно так представляла себе границы волшебной страны, в которую ураганом занесло домик Элли. До горизонта – выжженная, бурая, бесплодная земля, а за призрачными горами-облаками – кудрявые леса, Мигуны и Жевуны в остроконечных шляпах, изумрудные башни, пещеры, тайны и чудеса. Лера ехала по вьющейся в степи дорожной нитке, то до изнеможения однообразной, то вдруг нырнувшей в чарынские песочные, природой прихотливо вылепленные и вытесанные ломти. Чуть дальше в ложбине притаилась ясеневая роща. В ней росли какие-то единственные в своем роде серебристые ясени. Полгода назад, ранней весной, по дороге на горячие источники Лера заехала туда с мужем и сыновьями. Ясени стояли безлиственные, голые и сирые, но вся роща была наполнена их серебристо-дымчатым светом. И в корявой изогнутости стволов, и в валяющихся в изобилии под ногами сучьях необычной формы были волшебство и сказка. Муж, конечно, тут же нашел «дерево-женщину» с поднятыми к небу ногами-стволами, меж которых виднелся неприличный древесный завиток. На фоне дерева щелкнулись всем семейством. Глядя на фото, никто и никогда не догадался бы о гадком, кусачем зверьке, клубком свернувшемся у Леры в подреберье. Зверек беспрерывно ерзал, царапал душу острыми коготками, не давал покоя ни днем, ни ночью.
Год назад муж признался, что любит другую женщину. Признание состоялось как-то буднично. Никаких тебе отчаянно заломленных рук, завывающего ветра и аллей с хрустящей листвой. Никакой кромки океана со скамьей на пустынном берегу. Никаких прощальных писем. Никакого, в общем, «драматического антуражу», как язвительно подметила Лерина подруга Дария. Сама Дариюха мужиков ломала об колено. Как лучину. Хрясь – и лежит, бесхребетный. Стонет и рыдает. А Дария, высокая, длинноногая, поджарая, как породистая лошадь, смотрит на жертву немигающим, суровым, милицейским взором. Губы презрительно поджаты, ноздри раздуты. «Ты только не умирай, – лениво, врастяжку, с высоты своих ног и презрения говорила она страдальцу. – А то еще хоронить тебя за свой счет». Лера рядом с Дарией приосанивалась и набиралась той головокружительной отваги и женской уверенности, для которой не нужны ни мини-юбки, ни десятисантиметровые каблуки, ни пышный бюст. Отваги хватало ненадолго. Но в эти минуты Лере все было по плечу, казалось простым и ясным. И ощущение хотелось законсервировать. Как компот или варенье. Чтобы в минуты ноющего, беспросветного уныния или сутулой, серенькой неуверенности достать баночку с медовой искрой внутри, вскрыть, замирая от предвкушения, и медленно отпить обжигающе-взрывной глоток. А потом глянуть в зеркало и увидеть в глазах ту самую медовую шальную искру. И все. Можно идти, украшать собой мир.
Но в момент, когда они с мужем пили чай на кухне, и она, изнуренная догадками, давно уже ставшими очевидностью, задала простой вопрос, и он так же просто и даже весело ей ответил «да», – заветной баночки рядом не оказалось. Ее опустошила соперница, залпом, до дна. И в глазах ее были не просто солнечные искры, она сама стала солнцем. Сияла и грела. А она, Лера, после разговора съежилась, посерела и стала медленно умирать. Что-то ела, о чем-то говорила, как-то работала, куда-то ходила, вяло шевелила лапками, как упавший на спину жук. Не ощущала ни вкуса, ни запаха, ни цвета, ни интереса. Дни стекали вялыми каплями. Охватившая было поначалу здоровая злость поблекла и потеряла цвет. Боль тоже притупилась, ушла вглубь, стала ноющей. Лера привыкла к ней так же, как к серости и безликости. Все яркое, шумное, суетливое, бьющее через край стало вызывать раздражение, желание свернуться в кольцо и впасть в спячку. Потом проснуться – а все уже по-другому. Без боли, злости и обмана.
Прошла мутная, как плохой сон, зима. А за ней случилась весна, горячие источники и ясеневая роща. Дети весь день плескались в бассейнах, муж жарил шашлыки, а Лера ушла гулять к заброшенной недостроенной водолечебнице – памятнику бесхозяйственности. Огромное здание издалека сияло на солнце золотыми куполами, а вблизи пугало мертвыми окнами, гулкой пустотой и приметами недавнего человечьего присутствия. В одном из почти готовых номеров валялись на полу куски нарезанного линолеума и стояла кружка со следами недопитого чая. Видно было, что бросали стройку разом, в одночасье. Был дан приказ: денег нет, баста, карапузики. И строители разошлись, возможно, не получив и обещанной зарплаты. Побросав наспех инструменты, технику, робу, кухонные агрегаты в деревянные короба. Теперь по щербатым, осыпающимся ступеням шарахались с риском для жизни только одиночные приезжие купальщики и бродячие собаки. Дырявые купола протыкало солнце, в его пятнах грелись голуби, обильно усеявшие пол черно-белыми инь-янами, а на корявых стеблях проводки вили гнезда ласточки. Лера вспомнила одну передачу, в которой рассказывали, за какое время природа «съедает» заброшенные села и даже города. Кажется, речь шла о пятидесяти годах. Полувека хватает деревьям, чтобы разворотить корнями асфальтовые дороги, выбить ветвями оконные стекла, засеять и прорастить свои семена в беседках, на детских площадках и даже в домах. Бывшие скверы, парки, проспекты одинаково порастают неопрятным, диким, лохматым бурьяном, а следом за дикорослой травой приходят в заброшенный мир и дикие звери: волки, лисы, белки, ежи. Селятся в зданиях, бегают по бывшим улицам и подтверждают старую истину о природе, не терпящей пустоты.
Лера шла по длинной и на удивление хорошо сохранившейся подъездной аллее, впитывала слабое солнце и думала, что ее семейная жизнь сейчас очень похожа на эту недолечебницу. Так же зазывно сияет издали золотыми куполами. А вблизи – пугает пустыми разбитыми окнами. Так же в ней жутко и бесприютно. Гуляют по коридорам сквозняки и случайные прохожие, а в углу свернулся маленький кусачий зверек.
Правда, были дети. Андрей и маленький Алеша. И если Лере было перед кем-то совестно за свою усталость и безразличие, то только перед ними. Дети немного отогревали, как слабое мартовское солнце, как серебристый ясеневый свет. Муж помочь не мог. Его тоже разрывало от любви и от вины перед детьми и перед двумя женщинами сразу. Ему, возможно, было даже хуже. Так и жили. Два любящих, но раненых человека, не имеющих сил друг друга поддержать.
«Осенью поеду сюда одна, – решила Лера. – Надо приходить в себя, выздоравливать, бороться, достраивать свою лечебницу или уже бросать к чертям, пусть стоит и догнивает как памятник моей бесхозяйственности».
Начало ноября выдалось теплым и солнечным. Лера побросала наспех в сумку джинсы, купальник и умывалки, оставила детей бабушке и рванула на источники с давно забытым энтузиазмом. Почувствовала, как соскучилась – по дороге, ощущению свободы и безвременья. По музыке. Лера покрутила ручку приемника, нащупала бодрую попсовую волну. Целый год она ездила в тишине. Консервировала себя в тоске и печали. «Однако соус прокис, пора его сливать», – с веселой злостью подумала Лера и сделала погромче. Из приемника несло дурью и ахинеей. Но этого и требовалось. Душа устала от сложностей.
Вдоль дороги продавали крупные румяные осенние яблоки и богатый тяжелый виноград. Лере захотелось апорта. Полная, смугло-румяная, как ее яблоки, турчанка, весело щерясь золотыми зубами, бухнула на весы полный пакет.
- Вот. Три килограмма.
- Куда мне столько? – ужаснулась Лера.
- Дети есть?
- Есть. Двое.
- Ну, вот и вези им. Не жалей. Пусть витаминчики кушают. И сама ешь. А то вон бледная какая. Болела, что ль?
- Болела, ага, – почему-то сразу согласилась Лера.
- Вот и ешь, – безапелляционно заявила турчанка и сунула в пакет еще пару апортин. – Вот, в дорогу тебе.
- Спасибо!
- Не за что. Поправляйся.
На источниках в этот раз было шумно. В бассейне галдели разномастные дети. Возле мангалов толпились мужики с букетами шампуров. Пыхтел казан. Громко, на всю базу, разливался Лепс. Вечер еще не наступил, но половина приехавших уже благополучно расслабилась. Визгливо хохотали женщины, с гиком и шумным плеском, безуспешно пытаясь втягивать пивные животы, плюхались в воду поддатые мужики. Лере показалось, что она приехала зря. Поразмышлять о своей нелегкой жизни в таком вертепе было решительно невозможно. Но отсиживаться в номере тоже не хотелось. Не для того она ехала почти триста километров. «Ты хотела перемен? – спросила себя Лера. – Вот тебе, живи. Наслаждайся. Радуйся. Видишь, как им весело? Что поделаешь, нынче все так веселятся. Как в последний раз». Лера натянула купальник и, порадовавшись, что не надо втягивать исхудавший за год живот, прыгнула в бассейн.
Утром Лера проснулась рано и сразу пошла купаться. Вода ее лечила, укачивала, успокаивала. Плавала она хорошо и могла это делать часами. Но сейчас хотелось просто висеть в горячей мутно-голубой зыби, почти не шевелясь. Лера повернулась на спину и закрыла глаза.
- Плавники простудишь! – раздался над головой зычный голос. Хохотом отозвался еще один. Лера открыла глаза. Над бассейном стояли две полноватые грудастые тетки и улыбались ей. На ногах у одной вместо шлепок были зачем-то кроссовки цвета молодой травы. Резанули глаз.
- Здрасьте! – громко и чуть ли не одновременно рявкнули они, сдергивая махровые халаты, и так же синхронно с громким «йехххх!» нырнули в бассейн.
- Как водичка?! Хороша?! Давно тут?! С похмелья помогает?! – наперебой верещали тетки, излучая особо ненавистный Лере род бесцеремонного, панибратского оптимизма.
- Я не болею с похмелья, – гордо ответила Лера.
- Везет! Не пьющая? А мы чота так надрались вчера, аж вспомнить страшно! А седня проснулись: бляяя! Утро стрелецкой казни! Хорошо тут бассейн. Сразу купаться пошли. А то башка трещит с перепою! А ты чо, одна тут?
- Одна, – стиснув зубы, ответила Лера. Ей нестерпимо хотелось покинуть веселое общество и светскую беседу.
- Чо, совсем одна? Мужика дома оставила? Прально! Пусть по хозяйству шуршит. Мы своим тоже детей сплавили, а сами с подружайками отдыхать приехали. Надо же хоть раз в год оторваться. Не все им пиво хлебать. А вон наши! Легки на помине!
К бассейну бодро шлепали резиновыми тапками еще две матроны с пивом в руках.
- Твою мать! Ветер какой! – весело орали они.
- Ныряйте, дурынды, быстрее! А то жопу отморозите! – вторили им из бассейна.
Лера поняла, что утреннее безмятежное благолепие закончилось безвозвратно. Тетки теперь оккупируют бассейн надолго. Будут колыхать в нем свои обширные телеса, чесать языки и беспрестанно ржать. А ее задолбают вопросами про детей и мужа. Она спешно начала вылезать.
- Мы вам помешали, да? – вдруг перейдя на «вы», спросила сама молодая из теток. На вид ей было лет двадцать восемь. У нее было хорошее круглое лицо с веселой россыпью веснушек и лучистые карие глаза под светлыми ресницами. – Извините! Девки перебрали вчера слегонца. Поспать ни фига не дали. Я уже сама от них устала. А они теперь и к вам пристанут!
- Ну, вот и пойду. От греха подальше!
- Не обижайтесь! Они хорошие. Просто дуры. И не протрезвели еще с вечера, – улыбалась девица.
Лере вдруг стало смешно. Ну пришли в бассейн пьяные тетки, ну дуры, ну ржут, как кони, пристают с расспросами. Ей то что? Она их видит первый и последний раз. Пусть себе бесятся.
- А вы, правда, без мужа? Одна? – любопытствовала веснушчатая.
- Муж дома остался. С любовницей, – вдруг брякнула Лера и сама ошалела от своей откровенности.
- Да вы чтоооо?! – испуганно протянула девица. – Серьезно?! А вы ее знаете?
- Знаю. Видела пару раз.
- И что, даже по чану не настучали?
- Настучала. Со всей дури, – Леру вдруг охватило веселое вдохновение. – Она давай орать, что заяву напишет. А я ей еще раз в ухо – нна! А потом мужу еще по морде засветила. Чтобы помнил любимую жену.
- Вооо, супер! – заверещала веснушчатая. – Молодец! Вот же суки они, скажи, – снова перешла она на «ты» от радостного возбуждения и сопереживания.
- Да не, не суки. Дураки просто. Им же только польсти немного да ноги задери. И все, они уже в постели. И сами не знают, как туда попали.
- Ну! И не говори! Я бы своему тоже вточила.
- А ты замужем?
- Неа. Мне еще рано, – девица с наслаждением растянулась в воде. – Я еще погуляю. А после тридцати выйду. И сразу пацана рожу. Вот с такими щеками! Буду его на рыбалку возить, на Капчик.
- На рыбалку?! – удивленно спросила Лера. – Я думала, на рыбалку отцы возят.
- Ха! Я знаешь, как рыбу ловлю! Меня батя все детство на Капчик возил. И сети ставить умею, и на закидушку, и на удочку. И палатку могу поставить, и костер развести, и уху сварить. А ты думала, тока бухать могу? – и, рассиявшись веснушками во весь рот, девица нырнула под воду, выпустив оттуда фонтан пузырей.
- Ты не расстраивайся, – вынырнув, сообщила она Лере. – Мы в обед уедем. Не будем тебя напрягать.
- Да я не напрягаюсь, – ответила Лера. И ощутила, что ей и впрямь давно не было так легко и радостно.
До обеда они с девицей болтались в бассейне, рассказывали друг другу истории из жизни и матерные анекдоты и ржали, как кони. А в обед протрезвевшие и посерьезневшие тетки и впрямь засобирались. Подогнали к номеру машину с ресничками на фарах и стали запихивать туда свои несметные баулы и пакеты.
«И правда, дуры. Только дуры могут такую пошлятину на фары нацепить! Еще бы бампер помадой накрасили», – подумала Лера. Но без привычной озлобленности и даже с каким-то умилением. Тетки меж тем, звонко матерясь, запихали в машину последний клетчатый чемодан и, наконец, отчалили. Последнее, что увидела Лера, приплюснутый к стеклу веснушчатый нос. Молодая скорчила ей веселую рожицу и помахала рукой.
Ближе к вечеру Лера тоже засобиралась. По прогнозу обещали дождь, и ей не хотелось ехать по мокрой дороге. Выезжала она под яркое солнце. А через час от дневной доверчивой безмятежности не осталось и следа. Небо набухло тяжелой синевой. На горизонте в багровом зеве гигантской печи догорало солнце. Плотным сизым дымом стлались тучи, а по земле отлетевшими от печного горнила искрами рассыпались огни автомобильных фар. «Как в аду», – вдруг подумала Лера и вздрогнула, когда в ответ на ее мысли с неба раздался недовольный рокот, а следом тяжким вздохом пронесся порыв ветра. По стеклу, судорожно корчась, поползли крупные капли. В машину просочился сквозняк, стало зябко и неприютно, словно кто-то невидимый уселся рядом и посмотрел на Леру цепким взглядом. Лера прищемила сквозняк ветровым стеклом, включила радио. Замурчало что-то успокаивающе бодренькое. Стало веселее. «Вот для чего нужна попса, – решила Лера. – В адовых предбанниках грешников отвлекать. От тяжких раздумий. Чтобы не мучились заранее. Там же все мрачно и готично в адских чертогах. Демоны с серыми лицами. Грешники жмутся друг к дружке, от страха цепенеют. И тут им ррраз – тынц-тынц-тынц-ла-ла-ла! «О боже, какой мужчина! Ну, где же вы, девчонки-девчонки-девчонки…» и всякое такое. И они, глядишь, расслабились, выдохнули и уже потихоньку пританцовывают: «Йеххх! Последняя дискотека! Помирать, так с музыкой! А гори оно все синим пламенем! Тынц-тынц-тынц!» Лера представила маленьких глупых танцующих человечков перед разверстыми адовыми воротами, и ей стало их жалко.
Размытое дождем степное безлюдье меж тем сменилось чередой небольших похожих один на другой поселков с шелестящими названиями – Шелек, Ащисай, Ащибулак. За Есиком машина встала в пробке. «Странно, в такое-то время, – подумала Лера. – Выходной вроде, куда все торопятся?» Причина вскоре стала ясна. Мигала синим патрульная машина, толпился на обочине народ, стоял на встречке грузовик с продавленным внутрь бампером, а чуть в стороне от него корежился смятый комок металла. Рядом, прямо на мокрой дороге, лежали укрытые куртками тела. Три или четыре, в сумерках Лера не смогла разглядеть, только пальцы вдруг похолодели и сжали руль до побелевших костяшек. Над пустой глазницей разбитой фары висели чудом уцелевшие реснички. И тут же в мертвом синем свете маячка взгляд выхватил, словно сфотографировал, клетчатый чемодан с раззявленной пастью и выплюнутым наружу тряпьем, и ноги в ядовито-зеленых кроссовках.
.jpg)
«Ни хрена себе долбанулись! – прокомментировал кто-то из открытого окна соседней машины. – Совсем мозгов нет, в такой дождь обгоняют по встречке…»
С онемевшим лицом Лера проехала еще метров сто, вырулила на обочину и выключила зажигание. «Как же так, господи… Ну как же так, а? Господи, ну как же?» – тупо повторяла она, глядя в темноту. Губам было сухо, сердце горело и болело.
«Надо пойти. Попрощаться». Лера с трудом выбралась из машины, пошла на ватных ногах к месту аварии. Смотреть на то, что осталось от четырех здоровых хохочущих теток, было невыносимо. Лера опустилась на корточки рядом с зелеными кроссовками, зачем-то погладила их рукой и заплакала.
- Родственница ваша? – тут же подскочил полицейский.
- Нет, нет… Отдыхали вместе.
- Да вы что? А имена знаете?
- Нет. – И Лера вдруг с тоской поняла, что все утро проговорила с самой молодой и веселой из них и даже не спросила, как ее зовут. А теперь это уже не важно. Нет ее больше. И никогда не будет. Не родит она щекастого пацана. И не повезет рыбачить на Капчагай с палаткой, костром и звездами.
- Вы бы не сидели тут. Промокнете.
Лера вернулась в машину. Ее трясло от страха, от чужой беды, от непоправимости. Смерть зачем-то забрала тех, кто хотел жить. Четырех дур. Крепких, сильных, веселых. Верящих во всякую фигню и счастливых в своей вере. А ее, умную, бледную, уставшую, тоскливую, не тронула. Обошла, словно побрезговала.
«За что ты их дурами-то? – вдруг разозлилась Лера. – Ты-то сама кто? Кто ты, блядь, вообще такая, чтобы кого-то судить?!»
Пытаясь унять дрожь в руках, Лера закурила, открыла окно. В машину плеснуло холодом, сыростью, шумом дождя, запахами мокрой земли, палых листьев и бензина. Пока она медленно себя хоронила, мир вокруг жил, копошился, дышал полной грудью, выталкивал из земли в изобилии цветы, листья и травы, плодоносил, швырял щедро под ноги дары, а после, обессиленный, истративший последние, самые яркие краски на прощальное осеннее убранство, засыпал зимним сном. Жизнь звала на свой непрекращающийся пир. Но Лера закрывала глаза, уши и сердце, обнимала маленького злого зверька, кормила его с рук и отвергала все предложения. Жизнь недоуменно пожала плечами и пошла мимо, звать других: открытых, шумных, добрых. А ее оставила досиживать в темном углу, ковыряться в старом тряпье мелких обидок.
Лера набрала домашний номер, в трубке послышался маленький родной голосок:
- Але! Мама, мама! Ты когда приедешь? Мы тебя ждем, Андрюша пиццу для тебя сварил…
- Еду, малыш, еду, – отозвалась Лера. – Я по тебе соскучилась сильно-сильно. И по Андрюше. И по папе.
- Мы тоже, скорее едь уже…
Лера убрала телефон в сумочку, но Алешин голос остался в ней теплым пушистым комочком. «Как же я ему ничего не привезу…», – спохватилась она. И тут же вспомнила про апорт, купленный еще три дня назад. Крупные красивые, словно целлулоидные, яблоки выкатились из пакета и лежали на заднем сиденье нарядной россыпью. Лера взяла одно яблоко, погладила пальцем по нежной румяной коже, вдохнула тонкий яблочный аромат и с наслаждением впилась зубами в кисловатую молочную мякоть.
Автор: Марина Попова