«Олененок»: когда травма становится музой
Психологический анализ сериала

Британский мини-сериал «Олененок» (Baby Reindeer) стал главным апрельским хитом Netflix, вызвавшим у зрителей не только острые переживания, но и споры, спекуляции и даже попытки докопаться до реальных фактов. Специально для читателей Comode.kz практический психолог Елена Лю подготовила анализ сюжета и героев. 

Один из авторов кинопроекта Ричард Гэдд написал сценарий на основе событий собственного становления как комика и шоураннера: поиски славы и неудачные попытки построить карьеру в Лондоне, насилие и наркотики, роковое знакомство со сталкершей, которое, собственно, и стало главной нитью фабулы. Жанр фильма так же неоднозначен, как и характеры героев – это и социальная драма, и тру-крайм, и черная комедия. Другая особенность телешоу – разная длительность серий, что придает сюжету особую динамику. Но, пожалуй, наиболее привлекательным для общественного мнения стал факт исполнения главной роли автором сценария.

Начинающий комик-неудачник и его странная подруга поначалу вызывают лишь любопытство и насмешки, но очень быстро понимаешь, что за их случайной связью скрыто нечто более глубокое, болезненное и заслуживающее сочувствия. Донни Данн с глазами загнанного зверя, талантливо представленный Гэддом, и потрясающая Джессика Ганнинг в роли сталкерши Марты замечательно изображают иррационально скрепленный бред двух несчастных, травмированных людей, взаимно отражающих те важные стороны друг друга, по которым обреченно тоскуют. 

К середине сюжета социальная драма превращается в правдивую криминальную историю, а ее сюжет становится более неприкрытым, шокирующим, изобилующим сценами наркотического опьянения, сексуализированного насилия, самодеструктивного поведения. Поступки Донни вызывают то жалость и сочувствие, то мутное отвращение, то открытую неприязнь. Лишь в шестой серии зрители словно выныривают из кошмара в замаячивший на горизонте желанный хеппи-энд. Донни разоблачается и становится честным уже не только с собой, но и с другими, он ищет поддержку у родителей и друзей, пытается отстаивать свои права, менять жизнь.

Увы, большие надежды зрителей разбиваются в пух и прах: лузер не превращается по мановению ока в героя-борца, чудесная трансформация откладывается на неопределенный срок. Травма словно гипнотизирует Донни, возвращая его к унижению, парадоксальному поиску поддержки у людей, причинивших вред. Столкновение с крайне негативным опытом расщепляет его личность на части. Одна – напуганная и подавленная, нуждающаяся в заботе и признании; другая – преследующая токсичным стыдом и ненавистью, маниакально воспроизводящая травмирующие события. Хороший и Плохой, Жертва и Агрессор, Олененок и Сталкер, и граница между ними очень зыбкая. У Марты эта граница почти отсутствует, а в парадоксальном тандеме с Донни превращается в линию судьбы. Их знакомство начинается с сострадательного угощения чаем и доброго воспоминания о любимой детской игрушке, однако по ходу развития сюжета чувства обоих персонажей многократно меняют полярность, варьируя между любовью и ненавистью, яростью и беспомощностью. Парадоксально, но именно эта амбивалентность и подвигает Донни к поиску и принятию утраченных и отщепленных частей своей личности. Разрозненные части селф и разбитые флешбэками фрагменты фильма складываются в трогательную и неприглядную, но целостную жизненную историю. Так травма становится музой. 

Телесериал создан как адаптация двух моноспектаклей Ричарда Гэдда – «Обезьянка видит, обезьянка делает» (2016) и «Олененок» (2019). Оба шоу получили признание и коммерческий успех в Великобритании и странах Европы. В связи с этим у некоторых зрителей возникли вопросы: правильно ли превращать личную драму в общественный товар и существует ли у искренности граница приличия? 

Желание отделить «благое дело» от бизнеса – тоже своего рода психологическое расщепление, порожденное острыми эмоциями. В некоторой степени оно соотносится со стремлением Марты видеть в Донни лишь Олененка – хоть и беспомощного, но благородного и невинного. Другой крайний полюс зрительских реакций – попытки вывести историю на твердую почву бытового реализма, поиски живых прототипов персонажей – близок к сталкингу и делает миссию проработки травмы невыполнимой.

Не стоит забывать, что кино, даже если это тру-крайм, не является буквальным описанием фактов и берет от реальности лишь эмоциональную правду, облекая ее в драматические одежды. Символическое пространство искусства – это как раз то место, где травма может быть переработана безопасно, где стыд, страх и уязвимость обретают новый, избавленный от токсичного осуждения смысл. Это также место, где стираются границы между говорящим и слушающим, где наблюдатель одновременно является и участником действия – через эмоции, эмпатию, рефлексию. Присоединяться ли в своем сопереживании к психологической трансформации героя или же остаться по ту сторону экрана – это уже личный выбор зрителя. Концовка остается открытой – как приглашение к размышлению, как еще одна возможность.