"А коллеги какие? Мужиков много? Тогда понятно… Конечно, классные…"
Весь день на сигаретах и кофе, возле компьютера. Желудок иногда угрюмо бурчал, но хозяин не реагировал, и бормотания прекратились.
Пельмени разваривались, показывая маленькие розовые внутренности. Толик выловил их ускользающие тела на тарелку и машинально начал есть, глядя в одну точку. Часы на кухне показывали половину десятого. А Сашки все не было. И сегодня уже не будет. «Толечка, меня там, в агентстве, затеребили совсем. Сказали, сценарий надо сдать срочно. Придется всю ночь писать. Я у Юльки останусь. Не обижайся, золотой! Завтра буду, окей?» Последнее время Сашка часто так задерживалась. А домой приходила слишком радостная и возбужденная. Сразу бросалась Толику на шею, целовала его в нос и громко вещала, какая классная у нее работа, какие суперские коллеги и как ей всё там ужасно нравится. Толик костенел, как замороженный пельмень, и мрачно спрашивал: «А коллеги какие? Мужиков много? Тогда понятно… Конечно, классные…»
Толик жевал пельмени, не чувствуя вкуса и запаха. Не чувствуя ничего, кроме тяжелой, мутной и жгучей Ревности. Она колыхалась внутри, как гнилая болотная жижа. Подкатывала к горлу, занимала собой сердце, желудок, легкие, мешала дышать, просачивалась соленой влагой из глаз, но самое ужасное – заполнила собой мозг и не давала думать ни о чем, кроме себя. Она вселилась в Толика, как нахальная дальняя родственница, которая, заехав погостить на недельку, остается на неопределенный срок. И вот уже по углам рассованы ее несметные баулы и баульчики, в доме установлены новые порядки, хозяева в ссоре, соседи в ужасе от хамки, а она вольготно расположилась в любимом хозяйском кресле, пьет хозяйский кофе с хозяйским же вареньем и рассуждает, как бы она тут все по-другому устроила, будь ее воля. Ревность орудовала в Толике, как заправский оккупант, планомерно и беспощадно выселяя из него все остальные чувства и эмоции. Первым съехало Чувство Юмора. Толик перестал шутить, а на чужие шутки реагировал болезненно: ершился, огрызался и откровенно хамил.
"Вас же там мужья и жены ждут! У вас дети! Вам уже за тридцать всем! Что вы тут романтику разыгрываете?! Завтра же с похмелья стыдно будет!"
Второй засобиралась Доверчивость. Во всех дружеских разговорах Толик видел двойное дно, чувствовал подвох и человеческую подлость. «Лицемеры!» – с ненавистью и презрением думал он на вечеринке о своих коллегах, разгоряченных дармовой выпивкой. Коллеги то и дело дробились на пары, уединялись, танцуя, клали руки куда не положено и прижимались друг к другу теснее обычного. «Вас же там мужья и жены ждут! У вас дети! Вам уже за тридцать всем! Что вы тут романтику разыгрываете?! Завтра же с похмелья стыдно будет!», – Толику хотелось кричать. Ревность подзадоривала: «А она сейчас там, без тебя тоже обжимается. С Этим…!» Доверчивость грустно вздохнула и ушла, тихонько притворив дверь.
Следом, наспех покидав пожитки в рюкзак, рука об руку ушли Нежность и Доброта.
"Веришь?! Ты еще ей веришь?! Она тебя, как мальца сопливого, за нос водит! Ты рогами скоро потолок поцарапаешь!"
Толик перестал умиляться влюбленным парочкам. Он знал, ЧТО их ждет. «Милуйтесь, милуйтесь, голуби! Годик-два пройдет, будете рога на пантокрин сдавать!», – зудела в нем Ревность.
Тяжелее всего было расставаться с Совестливостью. Она теребила Толика за рукав, умоляюще заглядывала в глаза и просила не лезть в Сашкины карманы и смс-ки, не открывать почтовый ящик, который он же ей и заводил. Пароли, адреса, явки требовали своего разоблачения. Ревность вопила во всю свою базарную луженую глотку: «Веришь?! Ты еще ей веришь?! Она тебя, как мальца сопливого, за нос водит! У тебя на глазах любовь крутит! Все ее подружки тебя обсмеяли! Ты рогами скоро потолок поцарапаешь!»
Толик проводил Совестливость ехидным смешком, демонстративно запер дверь и остался с Ревностью наедине. Он жевал безвкусные пельмени и разглядывал такие же безвкусные, водевильно яркие картинки, которые Ревность рисовала пачками и услужливо ему подсовывала. «Сашка целуется с хахалем», «Сашка танцует хахалю стриптиз», «Сашка врет ему, Толику, в трубку, а хахаль, обнимая ее волосатой рукой, посмеивается». Волосатая рука приводила Толика в неистовство больше всего. На картинках Ревности Волосатая Рука жила отдельно, лапала маленькую Сашкину грудь, бесцеремонно обнимала ее за талию, лезла пятерней в пушистые Сашкины волосы. Само слово «хахаль» представлялось Толику каким-то пучком шерсти. Его тошнило, но он, не отрываясь, все смотрел и смотрел в одну точку, а перед глазами проносился пошлый фестиваль Сашкиной Измены. Царапая слух и пронзительно фальшивя, выли скрипки, оглушительно гудели барабаны, кто-то визгливо хохотал. А в центре вакханалии – на столе, среди объедков былого любовного пиршества, разнузданно задирая ноги, отплясывала Ревность.
"Ревность рисовала пачками картинки и услужливо ему подсовывала. "Сашка целуется с хахалем", "Сашка танцует хахалю стриптиз"
Совершенно обезумев от какофонии, визга, скрежета и бесовства, Толик вдруг схватил тарелку с остывшими, слипшимися серыми комочками и в ярости шарахнул ее об стену. Брызнули осколки, по стене поплыл мутный жир, наступила тишина. И в этой тишине Толик почувствовал, как поднимается все выше и выше, подкатывает к горлу тошнотворная смесь. Как трещит под ее напором запертая на все замки дверь. Как визжат, барахтаясь, Ревность, Подозрительность, Злость, Обида и Страх. Толик бросился в туалет. Его долго и мучительно рвало. Потом он плакал навзрыд, умывался холодной водой и снова плакал. И со слезами из него навсегда вымывались размокшие пошлые картинки, чьи-то забытые пестрые цыганские тряпки, хлам и мусор. А наревевшись, Толик набрал номер Юльки.
К телефону долго не подходили, потом хриплый Юлькин голос сообщил Толику, что он – дурак и ему лечиться надо, а потом в трубку лепетала Сашка, что он и правда дурак, что ей вставать ни свет, ни заря, а сценарий она так и не дописала, потому что они с Юлькой до полуночи терли языки, а он их разбудил, но она все равно его любит.
Толик, закрыв от счастья глаза, молча слушал и даже не заметил сразу, что у открытой двери уже робко переминались с ноги на ногу Нежность, Доброта и Доверие.
«Заходите! – улыбнулся Толик. – Чего вы там?»