В вечнозеленую перуанскую столицу меня забросило аккурат после Ташкента. Насмотревшись за три года на восточных мужчин с узкими бородками в пропахших кислым молоком чапанах, думала: вот сейчас заживу. Глаз отдохнет. В мечтах видела себя бесстыдно глазеющей на потомков великой империи инков. Что ж, Вселенная меня услышала. Только я в очередной раз не сформулировала до конца свое желание.
Вот идет мне навстречу явный потомок священной империи, ростом ниже меня (а во мне, для информации, гордые 162 см). Волосы длинные, в куцую косичку заплетенные. На вид не мытые с тех самых времен, когда эта самая империя и была в расцвете сил. Ноги короткие, кривые, стопа широкая – чисто хоббит. Цвет лица красноватый, кожа грубая, всеми ветрами Зеленого берега обдутая, высохшая, выдубленная. На скулах натянутая, как струны чаранго – проведи рукой, того и гляди, заиграет.
На первый взгляд, перуанский мужчина безобидный, обходительный, двери откроет-закроет, зонтик подаст. На деле же, как оказалось, он оголтелый мачист. В какой момент из него этот самый мачо попрет, предугадать невозможно.
На бытовом уровне он беспомощен. Не в курсе, где в доме столовые приборы, а если по счастливой случайности и найдет, то, что с ними дальше делать – не знает. Знакомая ситуация, не правда ли? Сходство с типичным казахстанским мужчиной налицо. Только у наших скулы монгольские. Восседают за своими низкими столиками в ожидании обеда: на первое – севиче – мелко нарезанная сырая рыба различных сортов, маринованная в соке лайма и посыпанная кольцами лука и перуанским перцем рокото, на второе – уанкаино папас – картофель, запеченный в сыре с зеленью, и мясо, непременно голубой, то есть двухсекундной, обжарки, только чтобы кровь свернулась и не пачкала тарелку. После плотного обеда не отрыгивают, и то хорошо.
В быту представитель древней цивилизации капризен, словно ребенок. Криклив, драчлив, независим: захотел – в чужой горшок нассал или за спиной у законной жены в соседнем бараке вторую завел. Без документального подтверждения, но с не меньшими правами. Бегает, в овощном меркадо фиолетовую кукурузу на две семьи покупает. Добытчик, в общем. При этом жутко религиозен.
Почти в каждой машине стекла заднего вида обклеены признаниями в любви к Господу Богу и сыну его Христу, шевроле выпуска 80-х годов пестрят выдержками и цитатами из Библии, в которых просят Отца нашего вести их в дороге, ибо они слепы. Чему я, кстати, сразу поверила, потому что так водить могут только люди с полным амаврозом.
Выпить тоже не дураки, но, в отличие от наших, с каждым глотком добреют, и если вам повезет, то вы станете свидетелем рождения уникального вида перуанского мужчины под названием «цветочный рот» – la boca de flor. Что ни слово, то розы без шипов. Обещания любви и верности нежно-розовым цветом пионов так и слетают с уст собеседника. За ними летят легкомысленные фиалки финансового благополучия, хитрые тигровые орхидеи надевают на ваш такой одинокий безымянный палец правой руки невидимое кольцо... Тиффани, говоришь? Надевай, мне не жалко. Пусть будет Тиффани. Все, что ты хочешь, мое безоблачное небо.
А если вас вдруг не напугали трудности или вы, к примеру из Тараза, как моя новая знакомая Жанна, с которой я познакомилась на детской площадке, вот еще история. У Жанны трое детей. муж-перуанец до последнего, до третьего ребенка то бишь, связывать себя узами брака не желал и эспосой ее называл исключительно хохмы ради. «Эспоса» в переводе с испанского имеет два значения: первое – супруга, второе – наручники. Какое из двух значений больше по душе, выбирать вам. Трое детей, рожденных от перуанца, для соотечественницы, как оказалось, еще полбеды. Камнем преткновения стали имена детей.
Перуанцы всем своим сердцем, спрятанным в могучей грудной клетке (особенности климата), недолюбливают все американское: кока-колу не покупают, здесь есть своя, на вкус один в один наш «Буратино», только называется иначе – «Инка кола», по возможности не едят жареные крылышки, на «конверсы» смотрят с презрением, одним словом, в Перу царит «год нот блесс Америка». Но вот парадокс – от «американских» имен местные в восторге. Улицы Лимы пестрят Эмберами в пончо из альпаки, в барах сидят сплошные Дженни в леопардовых лосинах, Кены и Кевины ходят в детские сады, в старбаксовых бесконечных очередях за кофе стоят Лолли, Арнольд и друг их Райан. Любовь, она такая.
Меня часто спрашивают про адаптированность мыльных опер к реалиям жизни Латинской Америки. Дома здесь, как в фильмах, да. Бескрайние территории, на которых цветут акации, растут вековые дубы и шелестят пальмы. Дворцы – дома в колониальном стиле. Прислуга (повар, домработница, при необходимости няня) живет вместе с вами круглый год, такой вид сервиса называется cama a dentro – «кровать в доме» дословно. Не почувствовать себя героиней своего личного сериала сложно.
Но на этом сходство заканчивается. За кадром остаются такие мелочи, как воровство солей (перуанская монета), опоздания на час и больше водопроводчика, сантехника, зубного мастера, инструктора по фехтованию без объяснения причины. Могут вообще не прийти, и на ваше возмущенное «я вообще-то вас полтора часа на перекрестке прождала» ответить: «Я передумал». Я в такие моменты теряюсь и начинаю извиняться. Что с ребенка взять-то? Дети, самые настоящие. Цветы жизни.