"Вера Дрейк" - есть такой хороший британский фильм. Он про женщину, которая делала нелегальные аборты при помощи терки, куска хозяйственного мыла и спринцовки. Рецепт прост: разбавляешь тертое мыло кипятком, студишь и заливаешь это щелочное счастье в женщину. А там как Бог пошлет. Может выкинуть, а может невзначай и умереть. Но Вера, она идеалистка, она даже денег не берет. Просто "помогает". Искренне веря, что женщина должна иметь возможность выбирать, быть ей матерью или пока еще нет. Веру судят не по совести, а по закону, по которому та – преступница. И это происходит не когда-то, а в середине двадцатого века в Англии.
Не так, казалось бы, давно. А уже забылось. Забылось, как женщины шли на что угодно, если им действительно не нужен был ребенок, и даже под угрозой смерти заливали в себя немыслимые растворы и проводили дикие с медицинской точки зрения ритуалы. Почище африканских инициаций!
И даже не об обычных абортах речь. Есть случаи, когда надо. Не хочется, но надо. Например, когда шеечное предлежание плаценты - знаете, что это такое? Это когда плацента крепится не то чтобы в неправильном или неудобном для родов месте, а прямо к шейке матки. Так бывает. Редко, но бывает. И выход там один - удаление плода вместе с маткой. Иначе смерть. Без вариантов. Или внематочная беременность, которую надо вовремя диагностировать и удалять трубу. Никто этого не хочет. Но выхода нет - не приспособлены фаллопиевы трубы к вынашиванию детей, и все тут! И это дико, что безвыходные ситуации вдруг ставятся под сомнение и латинская пословица "дура лекс, сед лекс" неожиданно удачно звучит в русском прочтении!
Сейчас я противница абортов. И не из-за общественной морали, а потому что когда-то я сделала один. Полулегально. Мне было без месяца восемнадцать. И врач, понимая, что через месяц мне никаких разрешений от родителей уже не понадобится, пошла на то, чтобы сделать процедуру без ведома отца и матери. Но предупредила: единственный писк - и я вылечу с кушетки.
Обезболивания не было. Была медсестра, в чью теплую и полную руку я вцепилась, было мерное жужжание вакуумной машинки, были сидящие за ширмой женщины с тем же листом назначения, что и у меня, и была боль, такая, какую мне прежде не приходилось испытывать. Время тянулось бессердечно долго. Я вся покрылась холодным потом, и зуб на зуб не попадал. Иногда я тихо спрашивала медсестру: "Долго еще?", а она лишь приговаривала: "Потерпи".
А потом было то состояние, который Вознесенский описывает в одном из стихотворений: "Как школьница после аборта, пустой и притихший весь…", только у меня не было "как", я на самом деле внутри себя была пустой и притихшей.
.png)
В свои неполные восемнадцать я не думала, что буду сильно жалеть. Но я ошиблась. То ощущение вины и внутренней пустоты, оно долго еще было со мной. Да что там, оно навсегда. Но не уверена, что с теми мозгами и пониманием мира я не пошла бы к бабке-повитухе или еще кому-нибудь. Пошла бы. Скрывала бы. Рисковала бы. Потому что в неполные восемнадцать ты мало думаешь о чьей-то едва зародившейся жизни. Ты больше думаешь о своей, которая тоже едва началась. Ты выбираешь себя, не зная, что выбора тут уже никакого нет. Но это все остается на твоей совести. И это никого кроме тебя самой не касается, по большому счету. Уж точно не людей, которые в теплом зале с мягкими креслами и пошлой позолотой что-то решили за тебя. Решили, что негоже, что ай-ай-ай, что вместо пусть холодной, но больницы ты должна будешь конспиративно посещать какие-то квартиры. И возможно, что, натерпевшись страха за собственную жизнь, так и не услышишь, как где-то там внутри тоненько и тихо говорит и плачет твоя совесть.
Я смотрела "Веру Дрейк" и не понимала, как это могло происходить в Англии двадцатого века. Новостная лента в последние дни – за гранью моего понимания…