Читайте начало интервью с Рашидом Нугмановым здесь
Мы не можем обвинить Виктора в непорядочности
Мы остановились на сложностях характера Виктора. Он был типичный интроверт?
Скорее, да. Так же, как Майк, который проводил много времени со своими тетрадками, переводами, стихами. В этой интровертности Виктор и Майк похожи, но это неизбежная черта творческих личностей, которым требуются тишина и уединение, чтобы сочинять. В то же время, когда ты музыкант – тебе не избежать публичности: ты выходишь на сцену, играешь, ты должен уметь захватить аудиторию, повести ее за собой.
Но для интровертов тут есть один спасительный момент – ты не обязан выслушивать аудиторию. Это односторонний посыл. С близкими – другое, там нет сцены, нет разделительного света софитов, ты должен вести равноправный диалог и бороться с осознанием растрачиваемого времени.
И вот узкий круг друзей Виктора с годами еще более сузился. Даже от таких важных в его жизни людей, как Майк или БГ, которые помогали Цою записывать его ранние альбомы, я уже не говорю о его раннем партнере Алексее Рыбине и в конце концов Марьяше – он очень сильно от них отодвинулся, они выпали из этого круга.
Он не переживал?
Виктор все время шел вперед, вперед, вперед. Он был предельно трудолюбивый. От песни к песне он развивался стремительными шагами, он даже группу "Кино" называл "ленивая группа" и говорил: "Мне легче самому что-то сделать, чем их раскачать". Он был чрезвычайно целенаправленный человек. Это часто приписывают его предчувствию быстрой смерти, но я не думаю, что эти вещи связаны. Просто он был очень серьезен в своей работе. А многих музыкантов питерской тусовки отличала некая легкомысленность, они кайфовали от того, что делали, и не сильно заглядывали в будущее. В этом была своя прелесть, эдакая "радость бытия". Например, один из близких в самом начале Виктору людей – Свин, Андрей Панов, группа "Автоматические удовлетворители", сокращенно АУ. В фильме его Панком назвали – он как раз полная Виктору противоположность.
Жизнь как вечный праздник, бухалово, смех, вызов скучному обществу, скандальные выходки. Хотя в душе он был очень поэтической личностью, но что-то толкало его на это бесконечное разгильдяйство. А разгильдяйство Виктору не было свойственно вообще, он был очень цельным.
Кстати, когда мы забирали тело Виктора из морга, в прощальном зале мы были втроем: Наталья Разлогова, я и Свин. Он единственный их всей тусовки, кто пошел с нами, остальные сразу поехали на кладбище. Свин, безусловно, обожал Виктора. Он бережно приподнял крышку гроба и ласково, словно ребенку в люльке, поправил цветы. И хотя Виктор тоже тепло к нему относился, он все равно решительно отошел тогда от панковской тусовки: он вообще оставлял позади тех, кто застревал на музыке и образе жизни ушедшего времени.
Он умел предугадывать время?
Да. Ему надо было все время двигаться вперед, а те все больше отставали. Например, тот же Майк, который сильно помогал Виктору вначале, он уже не мог помочь ему развиваться. Виктор убрал Алексея Рыбина из группы и сблизился с Каспаряном и Гурьяновым, которые могли задавать новый стиль, жанры. А многие оставались в прошлом или шли в стороне, как "Аквариум", который стал создавать, по мнению Виктора, слишком эстетскую, мягкую музыку.
Но мы не можем обвинить Виктора в непорядочности? Был ли он обязан испытывать к этим людям чувство благодарности или это правильно – выбирать себя?
Здесь надо различать человеческие отношения и отношения "художник и художник". Мы не можем обвинить Гогена, что он ушел от Ван Гога. Они были друзьями, но они начали мешать друг другу развиваться. А Леннон и Маккартни? Да таких примеров масса! Проблема Майка, а может, его благословение – это как посмотреть, что он остался в музыке 60-х, 70-х годов. Это был взрыв креатива, мощная музыка. Но время не стоит на месте, и Майк стал все меньше и меньше писать. Я помню нашу последнюю встречу с Майком и Виктором.
Мы пришли в ту самую коммуналку, которая показана в фильме "Лето", причем в реальности она была еще теснее, чем в кино, – узкая и длинная, как пенал.
Майк попросил Виктора сыграть что-нибудь из нового, предложил спеть "Прохожего", о котором он уже слышал. Виктор спел, Майк и я подпели «У-у-у-у». Потом играл Майк, было его любимое белое вино, разговоры – все вполне расслабленно и дружелюбно, но… Виктор не хотел к нему идти, и, если честно, мне пришлось приложить усилия, чтобы его туда затащить. Я говорил: "Мы сейчас уедем на съемки "Иглы", и когда вернемся – неизвестно, давай зайдем к Майку". Он был не в восторге от этой идеи.
Почему?
Виктор не был слишком сентиментален, не хотел, наверное, возвращаться в прошлое. Но я не увидел какой-то неприязни или холода – это была обычная, теплая встреча. Но я смотрел на Виктора, и мне было явно видно, что эта коммуналка, эта кухонька – не его жизнь. Если Майку этого достаточно, то Виктор во всем этом задыхался, ему было тесно. Он потому и переехал в Москву – более деловой город, чем Питер, там больше возможностей, другая динамика.
А Майк остался со своими тетрадками, переводами песен и старой музыкой. Для Виктора дело было важнее личных отношений. Потому что если ты сохраняешь личные отношения – тогда надо дело предать. А художник никому ничем не обязан – кроме вечности. Виктор, скорее всего, это понимал.
В чем это выражалось?
Накануне "Иглы", в 86-м году, Виктор был уже очень популярен среди поклонников подпольного рока, но в 87-м, когда он выступил в рок-клубе с песнями нового, "героического периода", питерская тусовка приняла его прохладно. Группа "Кино" получила приз "За творческую зрелость". Виктор очень обиделся. Какая, к черту, зрелость! Это был прорыв, и пока все копошились в старье, он ушел далеко вперед. Он понимал, что у него другой путь, он видел его ясно и даже шел по нему. И очень переживал, видя вторичность рока. И не переставая искал.
Почему существует эта байка, что Виктор Цой интересовался группой "Ласковый май". Это не байка, это реально было!
Нет, Виктор не любил песни "Ласкового мая", но он интересовался, почему они популярны, и он изучал этот феномен. Без тени презрения.
И нашел ответ?
Конечно, нашел. Витя сформулировал это так: "Я буду писать песни, которые сможет играть любой подросток на любой гитаре в подворотне". Я сказал ему, что еще "Битлы" говорили об этом, и у них это получилось. И у Виктора получилось: Цой в Питере доносился тогда из каждого двора, из любого подземного перехода неслось "Группа крови на рукаве-е-е". И несется по сей день.
.jpg)
Нас обвиняли, что это мы накаркали его смерть
Сколько времени провел Цой в Алматы?
Съемки шли несколько месяцев. Это был его первый приезд и самый длительный период жизни в Алма-Ате. Ему очень понравился город. Мы ходили по улицам, заглядывали к кому-то в гости, к нам домой приходили люди. И он чувствовал себя здесь очень расслабленным, как дома. Обожал пирожки, которые пекла нам мама, и относился к ней, как к своей собственной. К тому моменту он уже меньше любил Питер. Видимо, накопилась какая-то критическая масса предвзятостей – в школе его называли японцем, узкоглазым дразнили. А здесь был абсолютный интернационал, он чувствовал себя здесь своим. Ну и работа на площадке была для него новым делом, а он любил сложные задачи.
Вы хвалили его?
Да. Ему очень важна была похвала. Вера в него как в актера.
Когда вышла "Игла", вы были довольны, было ощущение, что сделано что-то важное?
Конечно! Фильм был только сдан в Госкино, а я уже получал предложения выступить с показами в Риге, Москве, Питере, Украине, Сибири. "Игла" стала воплощением всеобщих ожиданий – свободы, перемен. И я был счастлив, что картина получилась, и знал – почему. Мы с Виктором дышали в унисон, ее создавая. Когда так происходит, то у первоначального замысла появляется много новых качеств и окончательный продукт выглядит чем-то бОльшим, чем ты предполагал. С "Иглой" именно так и вышло.
Вы думали во время съемок, что у "Иглы" будет такая судьба?
Чем было ближе к концу, тем сильнее мы были уверены, что фильм не разрешат к показу, мы думали – его положат на полку. Первый фильм о наркомании, роль главного героя исполняет рок-певец, находящийся в черных списках КГБ, нельзя на публике играть, только на мероприятиях рок-клуба, Петр Мамонов – не лучше, это надо было видеть, какие вещи он вытворял.
Благодаря Кириллу Разлогову – брату Наташи Разлоговой, он работал в то время Председателем комиссии Госкино по приему фильмов, и он был моим учителем по истории кино во ВГИКЕ – он отстоял эту картину, и благодаря его усилиям ее не только не положили на полку, ей присвоили первую прокатную категорию с тысячным тиражом фильмокопий! "Игла" – вы не поверите, сейчас такое невозможно – год шла во всех кинотеатрах страны от Прибалтики до Владивостока. И вот феноменально: журнал "Советский экран" признал Виктора Цоя лучшим актером 1989 года. Не Смоктуновский, не Ефремов – какой-то Цой, не актер даже. И бокс-офис был страшный.
"Игла" еще сильнее укрепила вашу дружбу?
Да мы и до нее были очень "слитые", скорее, "Игла" это еще раз доказала, что мы в одном направлении смотрим. И у нас очень ощутимо работал такой закон в дружбе, как дополнять друг друга. Несмотря на то что я старше на восемь лет, Виктор по своей рассудительности и хладнокровности мог дать мне фору. Как-то мы долго не виделись, встретились в Питере, сидели всю ночь, разговаривали, пили вино, стало светать. Было зимнее, неприятное время, холодно, зябко, еще и не спали, но вино кончилось и мы решили пойти в ларек за пивом.
Тогда надо было для этого иметь свою банку, и мы пришли с трехлитровой. За пивом. В семь утра. Мы решили, пока нам наливают, выпить по кружечке прямо в ларьке, а за соседними столами крутилась какая-то мрачная компания, хмурые такие мужики, я не помню точно обстоятельства, но я сцепился с одним из них. А я-то парень алматинский, грудь вперед, попер на мужиков: "Ты что? Чего надо? Чего ты хочешь?!" И Виктор меня быстро в сторону – пойдем-пойдем, а им: "Мужики! Все хорошо!" И боком, аккуратненько отвел в сторону, вывел меня на улицу. Это не как в "Игле", где он распинывает всех по сторонам. Вот в этой своей осторожности он выглядел более зрелым, несмотря на свои 24.
Он очень любил Брюса Ли, смотрел фильмы, ходили по рукам его уроки. А уроки Брюса Ли – это не только кому морду набить, это философия жизни. И Виктор сказал мне тогда: "Знаешь, какой первый урок Брюса Ли, который надо усвоить? Главное в единоборстве – избегай единоборства, если можешь, это самый лучший путь к победе. Если избежать невозможно, только тогда вступай в бой". И он увел меня из пивнушки не потому, что он трус, а потому, что он более трезво мыслил. Он вообще был намного взрослее, чем его сверстники. У него был стержень. Это было сразу видно.
Его смерть стала для вас страшным ударом?
У нас была назначена встреча с Виктором на 21 августа в Москве в объединении "Круг" у Соловьева. Мы готовили к запуску новую картину, и уже были деньги, и Соловьев тоже хотел участвовать. Это не было прямое продолжение "Иглы", но главным героем там тоже должен был быть Моро. И я собираюсь в Москву, и тут приходит эта страшная новость, я меняю билеты на Питер и еду встречать автобус с гробом из Прибалтики – это все невозможно описать.
Но предчувствие смерти, которое ему приписывали, – это перебор. Смерть в его песне для "Иглы" – это потому, что в сценарии было написано, что его пырнут ножом и он умрет. Но мы никак не хотели согласиться с этим и решили, что он встанет и пойдет.
А для меня его персонаж в фильме умер.
Нет-нет. Нож может пройти мимо жизненно важных органов, и даже если Моро истекает кровью, там близко находится совминовская больница, это в трех кварталах всего – в том же направлении, куда он идет.
Вы говорите с такой надеждой на спасение. И все же вы оставили зрителю открытый финал.
Для меня очевидно, что он выжил. Мы его не убивали, хотя нас и обвиняли в том, что мы накаркали Виктору смерть. Нет. В фильме Моро встает с колен – он будет жить.
Автор: Наталья Слудская
Благодарим Chaplin Megapark за помощь в организации интервью