Когда я еду на работу в шесть утра, мои бьюти-сборы занимают двадцать минут. И это включая утреннюю йогу, душ, умывание пенками-лосьонами-тониками. Все. Больше я ни на что не способна в такую рань, как ни крути.
Пять минут, чтобы дойти до дороги, десять – доехать до работы, если таксист не решит показать красоты утренне-ночного города или подъехать с неожиданной стороны. И я – с лицом помятым, несмотря на все лосьоны-тоники, потому что ума не приложу, как можно – ни свет ни заря – глядеть на мир цветущим розаном.
Пешеходы в такую рань – редкость. Особенно высокие. И красивые. Таксист, видимо, мысленно со мной согласен, потому что не только пропускает перебегающего дорогу парня, но и притормаживает, опускает стекло. Я вижу его профиль – идеален! Короткий взгляд назад – в мою сторону – и я успеваю оценить цвет глаз – серо-голубой. Возможно, зеленый, но в неравномерном уличном освещении точней сказать сложно. Ах! Нам по пути. Он садится вперед, и меня обволакивает волна парфюма. Легкого, свежего, мужского – все, как я люблю.
И меня накрывает стыд. Я сижу в своей парке полярника – а что, уличный термометр на полном серьезе предъявил ноль градусов – и шапке неприличного фасона. Мужской коричневой шапке. Да, я из тех людей, кто в плюс пять уже думает о перчатках, а в плюс два радостно натягивает на свои вечно холодные ноги колготки. Под джинсы. В детстве я была единственной девочкой в классе, кто на самом деле шел в шапке до самой школы. И снимал ее только внутри. Потому что холодно и автобуса ждать – долго, а потом еще до школы идти – и плевать на моду!
Но сейчас я не прыгаю по двадцать минут на автобусной остановке, еду в теплой машине, а шапку все равно не сняла…
А вот он, молодой мужчина, в шесть утра не только одет, как на светский раут, но и чисто выбрит и даже надушился перед выходом. Сердце сжимает тоска. Выглядеть таким свеженьким и цветущим в шесть утра – это преступление. Когда он поворачивается к водителю, тщетно пытаюсь найти в его утонченном профиле следы хронических недосыпов, бурных ночей и регулярных возлияний. Он чист. Ни мешков под глазами, ни желтоватой кожи курильщика со стажем – уж мне поверьте, я цвет глаз под уличным фонарем за две секунды разглядела!
И я вспоминаю свои обещания: носить в сумочке любимые духи, чтобы ароматный флер заставлял биться сильней сердца мужчин-попутчиков. Или таксистов. Наносить с утра хотя бы минимум косметики, чтобы не выглядеть тетей-мотей с ночного перепоя. Носить на работу – да-да, а куда же еще – те самые черные, неприлично замшевые сапоги на изящной шпильке и пальто. Вместо глупой шапочки томно заворачиваться в огромный, крупной вязки шарф благородных винных оттенков и глядеть на мир с загадочной полуулыбкой.
- Девушка, вы можете здесь выйти? А то там потом развернуться негде, – голос таксиста вырывает меня из фантазий и образа роковой незнакомки на шпильках.
- Да, конечно, – хрипло каркаю в ответ и неловко выгружаюсь из машины вместе со своим рабочим баулом – изящной дамской сумочкой на 30 литров. Мне предстоит протопать с ней полквартала, которые рассчитывала, как обычно, проехать. Но не препираться же с таксистом рядом с таким аленделоном! Улыбкой и жадным взглядом утренней бабы Яги провожаю одинокую машину. Он едет в район новой площади – обитель журналистов и девушек на шпильках. Подтягиваю ремень сумки, нахлобучиваю поглубже на брови шапку. Ну, здравствуй, новый день!