Картинка
Лучшее

Салима Дуйсекова: Триста банок

Роскошный том трогать запрещалось строго-настрого, но мать, вернувшись с траурного митинга, все всхлипывала и сморкалась в фартук, а отец, который вторую неделю бюллетенил, крепко выпил, прикрикнув для порядка перед первой: имею сегодня полное мое право! И наливал рюмку за рюмкой, и утробно мурлыкал про бродягу, который к Байкалу подходит. На шикнувшую было жену – соседи услышат – рыкнул: сегодня можно! Все воют, и я повою… И подмигнул дочери. Мать, махнув рукой, ушла к соседке, где плакали и тихо шептались бабы. Тася спряталась за ситцевой перегородкой, отделявшей ее закуток от родительской спальни, и, едва дыша, листала книгу, замирая сердчишком. Очаровала ее первая картинка, где стол накрыт. Ах, как богато стол накрыт! Угольно-черные виноградные ягоды, гроздью свисающие поверх вазы. Поросенок, резанный поперек спинки на ломти, будто спит. Еще одно блюдо с какими-то глазастыми порциями  хоть бы раз такое попробовать. Вазочка с красной картечью икры. И шампанская, ух, ты, будто королевна, в кадке лежит, боком на бортик оперлась. И названия дивные на бутылках: «Самтрест», «Абрау». Вот жизнь. Мать Таськи чаще всего варила картохи, кропила их постным маслом и подавала в миске, в которой позже мыла посуду. Селедку не чистила, рубила на куски, ставила еще тарелку квашеной капусты, а по праздникам винегрет. Липкая клеенка пахла кухонной тряпкой. Отец со скрипом резал сало, соль осыпалась, он ее собирал подушечкой указательного пальца и слизывал. На Новый год случался холодец с хреном и уксусом.

Тася незаметно выросла и выскочила замуж – сразу после десятилетки. Миша женихался недолго и вяло, сходили пару раз в кино и на танцы. Он только что вернулся из армии, где служил в автороте, и говорить мог только о машинах. Устроился на автобазу автомехаником. Жить после свадьбы стали в домике его тетки, Антонин Ивановны, молчаливой и пугливой старухи. Она и нянчилась с народившимися детками – Лилечкой и Витюшей.

Консервированию ее научила Серафима Харлампиевна, рослая, как памятник, усатая гречанка с могучими мохнатыми ногами. Из всех соседок почему-то только Тасе она доверяла драгоценную тогда закаточную машинку, приговаривая: «Держи. Только тебе. Каждому давать – поломается кровать».

От нее же Тася узнала много чего другого полезного: для варенья «по-гречески», где в сливу вставляется половинка грецкого ореха, лучше всего подходит сорт «венгерка», чтобы огурцы хрустели, нужно сыпануть в банку столовую ложку семян горчицы, стручковая фасоль бывает «с ниткой» и «без нитки», в грушевое варенье нужно класть лавровый лист для духовитости, малину лучше просто перетереть с сахаром, готовность варенья определяют, капнув на ноготь большого пальца капельку – если пятно расплывается, варенье еще сырое… И еще сотни секретов и секретиков. 

За труд не считала Таисия нарезать центнер баклажанов и перцев кружками, жарить на малом огне с обеих сторон и укладывать в банки в строжайшей последовательности, поливая слои душистой смесью из масла, специй и уксуса. Приблизительности терпеть не могла и все ингредиенты измеряла лабораторной мензуркой.

Запечатанные в стекло цветисто полосатые натюрморты заботливо укутывались байковым одеялом. Утром Таисия с потаенной гордостью разглядывала плоды многочасовых трудов – такое и на ВДНХ выставить не стыдно… Чем замороченнее был рецепт, тем азартнее она проводила все выходные на кухне, кипятя добытые в боях крышки и стерилизуя банки до скрипа и поднебесной синевы. Родина щедро поила народ березовым соком, бессмертный барбудос Кастро клеймил американский империализм, Луиса Корвалана меняли на Буковского, террористы застрелили стюардессу Надю Курченко, бедолага Мандела мотал срок, по очереди убили Кеннеди, Альенде и Улофа Пальме, телевизор бубнил про гонку вооружений, а Таисия неустанно молотила фрукты на соковыжималке «Журавинка», способной добыть сок хоть из камней, варила многосоставные компоты и мариновала все, что маринации поддавалось, вплоть до юной моркови, чесночных стрелок и молодого репчатого лука. Ее личный осуществившийся коммунизм хранился на крепких полках погреба – сотни разномастных стеклянных емкостей с повидлами, джемами, салатами, подливками и настойками в самых прихотливых комбинациях – помидоры в яблочном соке, вишня, варенная в меду, корнишоны в смородиновой заливке, варенье из незрелых грецких орехов, соленые с чесноком арбузы, хрусткая капуста крашенная свеклой, пастила из тыквы, грибы, имитирующие баклажаны, и баклажаны, притворяющиеся грибами. Морковь она вырезала звездочками, а петрушку и зонтики укропа расправляла и укладывала в банки как гербарий, чтобы красиво…

Банки были ее неистощимым золотым запасом. Она таскала их в больницу родственникам, учителям детей в школу, врачам в поликлинику. И застенчиво просила, если это возможно, вернуть пустую тару. Возвращали не все и не всегда. К гастрономическим пилотажам Таисии муж относился снисходительно, предпочитая этой «кислятине» гречневую кашу с куском черного хлеба.

 Пока Таисия осуществляла продовольственную программу, он все выходные и отпуски проводил в гараже, собирая из разномастного автохлама машину своей мечты.

 Первый удар по самолюбию Таисии был нанесен появлением на прилавках рядом с трехлитровками, набитыми трупами пожилых огурцов в мутноватом рассоле, импортных лечо в непривычно нарядных стройных банках. Таисия лечо попробовала, смекнула, что там к чему, и той же осенью утерла нос болгарской перерабатывающей промышленности. Перцы выбрала помясистее, морковь натерла тончайшими волокнами на корейской терке, а томатный сок получился ярче, гуще и богаче вкусовыми оттенками.

Работала Таисия кассиром в университете марксизма-ленинизма. Дамы марксистки-ленинистки над увлечением Таисии ревниво и завистливо посмеивались и за глаза называли ее – Триста Банок.

Поводом для пренебрежительного прозвища послужило неосторожное признание Таисии Михайловны в том, что этим летом заленилась и закатала всего триста банок. Посмеивались, а маринады и салаты, щедро выставляемые ею на восьмимартовские и февральские посиделки, тем не менее, ели и нахваливали.

Зато проректор университета по хозчасти Валентин Иванович Бобырь Таисины умения очень ценил и уважал. Вынесший из полуголодного детства неутоляемый аппетит к соленьям-квашеньям Валентин Иванович сам по осени тайком от всех квасил капусту как умел и варил летом вишневое варенье без косточек. Прочитал в журнале «Здоровье», что в косточках может содержаться повышенное количество синильной кислоты. Супружница его, женщина гордая и в жизни закаточной машинки в руках не державшая, заготовочные потуги мужа презирала и пуще всего любила санаторный отдых где-нибудь в Цхалтубо. Без мужа. Заводя там приятные знакомства, Альдона Константиновна представлялась женой ректора университета. Не уточняя, какого именно.

Однажды тоскливым осенним утром Валентину Ивановичу позвонил шеф.

- Иваныч, из обкома звонили только что. Тут иностранные гости приехали, мать их… Студенты из университета Патриса Лумумбы, двенадцать человек. Надо принять их, показать университет. Они студенты, и у нас вроде как студенты, язви их душу… Я тут на даче, у тещи именины, не могу приехать. Ты уж подсуетись, накрой, там, стол, что ли… С ними куратор, сам понимаешь, откуда. Не подведи, Иваныч. Баб напряги, пусть угостят этих… как их… Товарищи они наши, в общем. По борьбе…

Иваныч задумался. Чем угощать дюжину иностранных душ, да еще куратор наш, московский товарищ, боец невидимого фронта, когда в магазинах из продуктов только комбижир, осклизлые кальмары, хмели-сунели и морская капуста, жутко полезная дрянь? Из женского контингента более всего на звание нормальной бабы подходила Таись Михална.

Уяснив задачу, Таисия бросилась переобуваться из тапочек, в которых сидела за кассирским столом, в сапожки.

И застучала каблуками по лестнице, только ее и видели.

…На белоснежной льняной скатерти тесно, вплотную, вилку некуда пристроить, стояли тарелки, судочки, мисочки с пряной снедью; жемчужно мерцающие маслята, сизые зонтики груздей с гофрированным исподом, глянцевые бомбочки желтых и пунцовых помидоров, туго набитые овощным рагу бокастые перцы, нежно прожаренные золотистые медали баклажанов, упругие чесночные стрелки в острой томатной подливке, хрусткая квашеная капуста, щедро смазанная огнедышащей ржавчиной паприки. И увесистая бутыль с домашним вином. Для чаепития Таисия Михайловна не пожалела и ударила об стол главным своим козырем – шариками из смеси меда, кураги, чернослива и изюма, вывалянные в толченых орехах и вафельной крошке. Патрис-лумумбцы в своих Коста-Риках такого угощения в жизни не едали.

Куратор оказался очаровательным мужчиной предпенсионного возраста с гладко зачесанными назад волосами стального отлива и белогвардейской щеточкой усов. Когда захорошело, он с легким сожалением произнес: эх, гитарку бы сейчас. Валентин Иванович радостно вскочил и с ловкостью опытного адъютанта достал с верхней полки книжного шкафа, заставленного ленинскими сиреневыми томиками, гитару с алым бантом. Застолье восторженно взревело – душа требовала песен. Куратор брызнул по струнам холеными пальцами и запел знаменитым хриплым голосом почти запрещенную песню, где кричат загонщики и лают псы до рвоты, где ни церковь и ни кабак – ничего не свято, где нет, ребята, все не так, все не так, ребята…

Прощаясь, он одной только Таисии Михайловне поцеловал руку. Сердце Валентина Ивановича при виде этого как будто защемили в двери.

Женщины убирали со стола. Несъеденные банки с огурцами и компотом Таисия презентовала Валентину Ивановичу. Растроганный, он вызвался подвезти ее домой. А по дороге случилось отклонение от маршрута. Альдона Константиновна нежила организм на взморье.

Они сидели на кухне, он в трусах и майке, она в комбинашке, и, жмурясь от наслаждения, ели крепенькие ладные корнишоны, выуживая их из банки – он пальцами, а она культурно, вилкой. Запивали густым, сладчайшим, с горчинкой миндальной ноты вишневым компотом, тоже прямо из банки.

А за окном густели ранние ноябрьские сумерки.

Близилась ночь. Той ночью скончался Леонид Ильич Брежнев.

Занятия в университете отменили. После траурного собрания всех отпустили по домам. Таисия поехала на другой конец города, к знакомому азербайджанцу, директору овощного магазина.

За пустыми банками.