Где он - город Павлов Посад? Найду на карте, поеду отдыхать.
Когда на душе смута, и всё не то, и всё не так, то лучше всего уехать в такой городок. Где нарядные церкви с куполами, как репа и свёкла, где весёлые наличники на окнах, где ласточки сидят на проводах и сплетничают, где розово-белая пена герани за чисто вымытыми стёклами, где бабульки продают дачную малину в бумажных кульках. Где делают лучшие в мире платки.
На городском сайте трогательная рубрика "В блокнот паломнику" объясняет, как туда добраться;
В Павловский Посад из Москвы:
– на электричках с Курского вокзала до станции "Павлово Посад". Время в пути 1 ч. 30 мин.
– на автобусе № 386 от станции метро "Партизанская".
– на автомобиле по Горьковскому или Новосовихинскому шоссе.
Ну, что ж. Паломник так паломник.
Косынку только надвинуть пониже на лоб и завязать потуже.
Лучше, конечно, ехать на электричке. С почти христианским смирением сносить, что в тамбуре гнусно и наблёвано, что сиденье жёсткое, что коробейники мельтешат со своим никчёмным товаром, что гопота громко матерится, зыркая обкуренными глазами. Господь терпел и нам велел. Главное – не смотреть в эти оловянные глаза.
За мутным окном российский пейзаж – унылая, как во всём мире, промзона, краны, контейнеры, рекламные щиты, дачи, дачи, перелески, деревеньки, серые поленницы, дачи, дачи, дачи, девочка на велосипеде, длинные бетонные заборы, граффити, склады, столбы, перелески. И вдруг блеснёт серое зеркало реки Клязьмы. Или Вохны? И на миг пахнёт в лицо прохладой.
Опять дачи, деревеньки, перелески, старушка гонит корову в пятнистом пончо, мальчишка замер у пруда с удочкой – думает. О чём думает?
Сойти на станции, вздохнуть облегчённо, закинуть рюкзак на плечо и, распугивая перронных голубей, первым делом двинуться в лучшую в городе блинную.
А нету блинной. Есть рестораны. "Дон Пиццероне", "Пекин", "Честер" и даже Opium. В подмосковном-то городе. Придётся проситься к дону Пиццероне. Эй, хозяин, дайте нам три корочки хлеба...
А потом в местный краеведческий музей.
Что может быть упоительнее, чем чтение старинных газет?
"18 мая 1912 г. отпущен кредит в 100 рублей на наем сторожа для городского сада, и отмечается, что ранее выделенная сумма в 100 рублей на ремонт и содержание городского сада уже израсходована на ремонт лавочек и изгороди".
А вот телеграмма, отправленная отсюда ровнёхонько сто лет тому назад, в январе 1915 года:
"Его Сиятельству Господину Московскому Губернатору.
Жители Павловского посада сегодня объединились в горячей молитве о здравии и долгоденствии Государя Императора и Его Августейшей Семьи и о даровании победы доблестному Российскому воинству и просят Ваше Сиятельство повергнуть к стопам Обожаемого Государя чувства беспредельной любви и преданности с искренним пожеланием довести до благополучного конца великое дело защиты попранных прав и правды".
В ответной телеграмме губернатор сообщил, что "Государь Император Высочайше повелеть соизволил благодарить жителей Павловского посада за верноподданнические чувства, выраженные по поводу военных действий".
И Великий Князь Николай Николаевич, дядя царя, прислал телеграмму тоже: "Очень тронут и сердечно благодарю жителей Павловского посада за молитвы и пожелания. Николай".
Вот так просто – Николай. Второй человек был в империи по влиятельности.
Ещё сто, двести, триста лет пройдёт, а всё так же народ будет выражать верноподданнические чувства и в экстазе припадать к стопам очередного обожаемого государя. И так же будут "ужеизрасходоваться" ранее выделенные суммы.
А теперь быстро, быстро в музей платков – главную цель путешествия.
Платки в Павловом Посаде начали изготавливать ещё два века назад. А по-настоящему расширили и укрепили их производство купцы Василий Грязнов и его зять Яков Лабзин, женатый на сестре его Акилине.
Так укрепили, что удостоились чести называться поставщиками императорского двора "с правом иметь на вывеске вензелевое изображение Имени Ея Императорскаго Высочества".
Василий Грязнов недавно был канонизирован в лике местночтимых святых Московской епархии как праведный Василий Павлово-Посадский.
"Благочестивая жизнь усиливала его религиозные чувства и любовь к ближним. Видя греховные немощи других, он сам плакал и других плакать заставлял", записано в его житии.
С зятем своим и партнёром по платочному бизнесу Яковом, человеком богобоязненным, Василий Иванович вел душеспасительные беседы о том, что жизнь будущая необходимо связана с настоящей, что "участь первой зависит от последней, что здесь время трудное, а там время успокоения, что здесь сеяние, а там жатва".
Акилина, скорее всего, в производственные проблемы и теософские беседы мужа и брата не мешалась, а согласно гугнивому Домострою, привычно исполняла заветы его:
"Богу и мужу угодить и дом свой подобру устроить, и во всем покоряться мужу; а что муж накажет, с любовью и страхом внимать и исполнять по его наставлению".
В жарко натопленной горнице, где на стенах райские птицы и завитки трав, молилась на тёмные лики святых, крестясь тремя сложенными перстами:
Как эту церковь никто не может с места на место переставить, так бы и меня, Акилину, никто бы не мог ни испортить, ни истравить. Ни порченики, ни уроченики, ни ведьмы, ни колдуны, ни двоезубы, ни троезубы, ни клеветники, ни девки косматы, ни жены волосаты, ни старые старики, ни молодые мужики…
На платках вся флора здешних мест и окрестностей. Язык спотыкается на длинных ботанических прилагательных - аистник обыкновенный, буквица лекарственная, вербейник монетчатый, горицвет кукушкин, дрема белая, ежевика сизая, жабрица порезниковая, звездчатка жестоколистная, икотник серо-зелёный, лабазник вязолистный, мятлик расставленный, незабудка многоцветковая.
И роза, главный персонаж павлово-посадского платка. По-старинному – розан. От матово-белого до всех оттенков красного, сливового, клюквенного, малинового, вишнёвого, синего, как небо в сентябре, зелёного, как вино и старое золото. Тугие, девственные бутоны и уже зрелые, распустившие лепестки соцветия.
Хочу вон ту шаль, в рябиновых гроздьях и побегах повилики. Как томящаяся собственной поспелостью Липочка из пьесы Островского:
Приедешь в Собранье али к кому на свадьбу, сидишь, натурально, – вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная, – вдруг подлетает кавалер: "Удостойте счастия, сударыня!"
А ещё вот этот хочу, белый, в седых георгинах. Добротный, роскошный. Укутаешься таким, и вот ты уже купчиха с картины Федотова "Сватовство майора". Знаешь счёт штукам голландского полотна в сундуках, сахарным головам в кладовой и серебряной утвари в поставцах. Одного не знаешь, упомянет ли супруг тебя в завещании, если придётся овдоветь раньше срока, или оставит приживалкой при жадных богомольных свёкрах?
А вот такой, тёмно-зелёный, в наивных мальвах, наверное, нашли на краю утёса, откуда бросилась в Волгу Катерина Кабанова. На похоронах золовка её, Варвара, комкала его и рыдала задушенно – Катюша, Катенька, сношенька моя золотая, что же ты наделала, горемычная?
И поэтому я не хочу такой, от него веет печалью…
А вот этот, испанистый, чёрный, в муаровых гортензиях, какой изысканный. Такой набрасывала на себя, чтоб не светиться в ночи кипенно-белой ночной сорочкой, Адела, дочь Бернарды Альба, выходя на краденое свидание с возлюбленным.
А ещё лучше вон тот, в палевых розах. Накину на плечи, буду как Настасья Филипповна, неумеренно сверкать очами и швырять пачки денег в огонь. Хотя нет, в огонь не надо. Лучше накупить платков, много, нерасчётливо много, очень много, разных, с кистями и без, тёплых, прохладных, чуть жестковатых поначалу (главный признак их аутентичности) и мягких после стирки, шерстяных и шёлковых, невыносимо красивых, кафешантанно нарядных и монашески скромных.
И дарить их красивым, умным, добрым, чутким девушкам и женщинам…
Вот вернусь домой, отдышусь с дороги - обязательно отправлю телеграмму в музей:
"Очень тронута и сердечно благодарю жителей Павловского посада за молитвы и пожелания. Салима".
Пусть ломают головы - кто такая, что за сумасшедшая?
Теперь я поняла, зачем приехала в маленький подмосковный городок. За собой приехала. За силой, что научит меня жить так, чтобы самой смеяться и других веселить. Чтобы самой плакать и других плакать заставлять.