Коммунистическая партия приютила маму, когда ей было 14 лет. Мама всю жизнь потом радовалась: как ей повезло. А семья гордилась: Валя с детства была лучшей во всем – круглой отличницей и активной комсомолкой. Которая показывала характер и не помогала младшей сестре Шуре делать уроки: «Я сама училась, и ты сама учись».
Маму взяли в райком партии статистом. Проще сказать, писарем. Дело в том, что у мамы был красивый почерк, именно этот талант стал пропускным билетом в партийную жизнь в таком раннем возрасте. Окончив педучилище, мама продолжала работать в райкоме. Со временем стала заведующей сектором партийного учета, получив в подчинение уже двух красиво пишущих статистов. Статисты оформляли партийные билеты – заполняли каллиграфическим почерком графы с фамилиями и годами вступления в партию ее членов.
Это была не легкая работа, как может показаться на первый взгляд. Мама регулярно получала взбучку от секретаря райкома за испорченный документ. Не дай бог написать не ту букву или внести помарку в билет КПСС! Это было почти предательство. Поэтому мама жила в постоянном страхе и умела, как никто другой, исправлять помарки в моей тетради. Это была целая наука – сначала аккуратно поскрести листок бритвочкой, потом тыльной стороной ногтя затереть ставшую шершавой поверхность. Если помарку в документах скрыть не удавалось, мама приходила домой в слезах. Тем не менее, это не влияло на ее любовь к партии.
Рассказы о коммунистах, кудряво живших на золото партии, приходят в негодность, если речь идет о моей маме. Наша семья из четырех человек – у меня есть старший брат – жила в двухкомнатной квартире, которую отец приобрел в конце 60-х в кооперативном доме. И потом 25 лет выплачивал за нее деньги. Это был длинный пенал с маленькой кухней, узким коридором и смежными комнатами. Деликатесы мы ели раз в год, когда мама после отчетно-выборной партийной конференции приносила домой «партийный паек» – палку колбасы и коробку мармелада. Еще один плюс, который, пожалуй, был не только у работников райкомов и горкомов, – это ежегодные поездки на курорт по путевкам. Мой папа не был коммунистом, работал на автобазе и тоже успешно пользовался благами профсоюза. Несколько раз эти блага перепали и мне. Вместе с мамой я дважды побывала в Гаграх, с папой в Крыму и с подругами в пионерских лагерях.
.jpg)
В бога мама не верила, не ходила в церковь и не молилась. Правда, красила яйца на пасху. Но кто этого не делал? Меж тем вера в бога и ненависть к партии, казалось бы, должны были быть заложены в маме с детства. Семьи ее родителей раскулачили в 31-м году и сослали в Караганду. Семья бабушки при этом была религиозной и жила по домострою. В доме не ругались, пили лишь «по стопочке с устатку», а по воскресеньям ходили в церковь. Бабушка всю жизнь вспоминала о каменном, построенном собственноручно доме, в котором после их выселения разместили правление и клуб. А в Караганде семью выбросили на голую землю. Бабушка рассказывала, что замуж выходила нищей, и ей было стыдно. В Орле остались полные сундуки приданого. В Караганду же семью отправили в том, в чем спали. Ночью подняли с постели, усадили в лаптях в вагоны, и все. Прощай, немытая Россия.
– Когда меня сватать пришли, мама моя подняться с места не могла – юбка рваная, на руках сестра младшая маленькая в тряпки завернутая, – вспоминала бабушка.
Однажды она приехала к нам в гости с моей двоюродной сестрой. Инке было четыре года, и она на каждом шагу твердила о боге. «Боженька то, боженька се», – только и было слышно.
– Откуда ты знаешь про боженьку? – спросила я Инку (я была октябренком и, ясное дело, воинствующим атеистом).
– От бабушки, – ответила Инна.
Не выдержав, я решила просветить Инку и провести среди нее разъяснительную работу. Забравшись вечером к ней в кровать, стала объяснять неразумной сестре, что бога придумали люди.
– Раньше крестьяне были неграмотными, – снисходительно делилась я знаниями, полученными в школе.
– И когда в небе раздавался гром и сверкала молния, они думали, что это бог на колеснице едет и посылает людям проклятья за их грехи.
Приведя еще несколько доводов внимательно слушающей меня сестре, гордая собой, я, наконец, спросила:
– Теперь ты поняла, что бога нет?
– Да-а-а-а… – задумчиво протянула Инка. – Бога нет, а боженька есть…
Верила в бога и средняя дочь моей бабушки Шура. В молодости тетя Шура вышла замуж за прибалта, который отбывал в Караганде «химию» – так называли поселение людей вдали от дома за мягкие правонарушения – и уехала с ним в Литву. Там и стала набожной. Ходила в церковь, молилась и приобщала к этому делу других. Встреча родственников на нейтральной территории, в квартире младшей сестры, куда тетя из Прибалтики, мама и их брат приезжали навестить родителей, заканчивалась тихой конфронтацией. Коммунистка Валя не могла долго находиться в одной компании с верящей в бога Шурой.
– Она учит меня молиться, – недовольно говорила мама, возвращаясь из поездки.
На чьей стороне были остальные – неизвестно. Но после таких собраний мама перестала ездить на общие встречи (а они продолжаются до сих пор) и старалась навещать родителей одна. Вряд ли, конечно, она вступала в споры с сестрой, но молчать ей наверняка было трудно.
У мамы был твердый характер. Ей было восемь, когда они с подружкой в конце летних каникул решили побриться наголо, чтобы гуще росли волосы. У мамы волосы и так были густые, а после этой акции, вспоминала она, их приходилось вырезать клочьями – такой густой стала шевелюра. Так вот, мама смогла убедить моего деда взяться за ножницы – не может же она подвести подружку! Той в свою очередь уговорить отца не удалось. Лысой мама пришла в школу одна и отхватила немало насмешек. Ко всему, многие стали думать, что Валя – мальчик, и маме пришлось носить на голове платок.
Не знаю, была ли моя мама крещеная. Думаю, да. Но меня в детстве не крестили. Однажды мой отец должен был стать крестным своей племянницы. Все поехали в церковь, взяли с собой и меня. Мне было 14, и я уже вступила в комсомол.
- Света, тебе тоже нужно покреститься, – сказал мне дядя, стоя под церковным крестом.
- Нет! Моя мама – коммунистка, а я – комсомолка! Ни за что на свете не буду креститься! – кричала я на весь церковный двор. Никакие уговоры родни не помогли.
И все-таки я покрестилась, когда вышла замуж. И не потому, что семья моего мужа была религиозной, а потому, что настали суровые 90-е. Переходный период из одного времени, в котором мы росли и воспитывались, в другое, в котором нам пришлось жить. В 91-м у меня родился сын. Первые два месяца я жила с малышом у родителей. Мама ради рождения внука взяла отпуск. Был август, который перевернул всю ее жизнь. Маме исполнилось 55, родился внук, и произошла революция. Закрыли райкомы. И мама в тот злополучный день, услышав о конце коммунистической партии, решила съездить на работу, чтобы забрать из кабинета личные вещи. Вернулась через несколько часов. Зайдя в квартиру, поставила на пол пакет с вещами и с порога начала рыдать. Это была истерика. Громко всхлипывая, что было неестественно для гордо держащей голову мамы, она рассказала, что здание райкома оцеплено милицией, ее долго не хотели впускать.
– Меня обыскали как преступницу! - кричала мама. - И только тогда разрешили войти в кабинет!
При выходе из райкома маме пришлось еще раз пережить ужас обыска. Милиционеры проверяли: не вынесла ли она что-нибудь ценного из логова КПСС.
После развала советской системы мама не любила разговоры о партии. В одном из споров она поставила точку:
– Когда я умру, положите партбилет мне в гроб.
Недавно брат рассказал, что как-то принес маме читать «Золото партии». Возвращая книгу, она сказала:
– Не верю!
– А что ж ты хотел? - спросила я у брата. - Чтобы мама, признав это, таким образом перечеркнула свою жизнь и свое служение?
Папа очень любил маму, но говорить об этом не умел. Мама была неприступной и строгой. И нежностей в нашей семье не проявляли. Мамины длинные черные волосы, раскосые карие глаза и точеная фигура делали ее привлекательной для мужчин. Папа сильно ревновал. Но мама не считала себя красавицей. Будучи похожа то ли на татарку, то ли на узбечку (на улице к ней часто обращались на чужих языках), она часто повторяла:
– Наша бабушка говорила так: «Мы не красавицы и не уродины, мы средние».
Когда мама умерла, отец плакал навзрыд. И только тогда я поняла, как он относился к маме.
- Валя, Валя, – кричал папа, – я не хочу жить без тебя!
В молодости мама перенесла два тяжелых события. Когда ей исполнилось 22 года, застрелили ее первого мужа. Она была одной из подозреваемых. Настоящие убийцы откупились и спешно покинули Караганду. Мама осталось с годовалым ребенком на руках – моим страшим братом. И сразу же после этого несчастья брат заболел дифтерией. Но самое страшное случилось, когда заразилась мама. Лечение было долгим. Полгода мама пролежала на больничной койке и чуть не умерла. Она сильно похудела, и ей пришлось заново учиться ходить.
– Я ела пельмени с хлебом, чтобы поправиться, - рассказывала мама.
Как-то я нашла на форзаце книги нашей библиотеки строки, написанные маминой рукой в больнице. Буквы, выведенные простым карандашом, говорили о том, что рука пишущего очень слаба.
– Наверно я умру… - писала мама.
И все-таки она встала на ноги. Но болезнь серьезно отразилась на ее сердце. Именно тогда начался отсчет маминых дней, закончившихся инфарктом. После переворота 91-го мама прожила 10 лет. Когда заколачивали гроб, партбилета в нем не было. Я его туда не положила. Не знаю, почему.
А несколько дней спустя я его нашла. В красной книжице лежал вырезанный из газеты листочек, наклеенный на твердую основу и бережно обернутый целлофаном. Это было стихотворение, посвященное автором внуку по имени Азамат. Стих так и назывался: «Моему внуку». Мама поверх имени Азамат написала имя моего сына. И вот что из этого вышло:
Так много несвершённых дел,
Надежд моих, удач и бедствий,
Мой внук Тарас, тебе в удел
Я оставляю как наследство.
Я верю в светлую мечту:
Ты будешь смелым и отважным,
Подаришь людям доброту
И доброту увидишь в каждом.
Шагнешь ты в двадцать первый век,
Ещё не знаемый, но ждущий.
Иди, мой славный человек,
Моё присутствие в грядущем.
…………………………………
Пускай вас всех, таких как ты,
Минуют в жизни зло и беды,
И светит солнце с высоты
Светлее, чем отцам и дедам!
Мама умерла в реанимации, находясь в сознании до последней минуты. Санитарка сообщила мне, что, перед тем как навсегда закрыть глаза, мама заплакала.