Моя мама, будучи долгожданным младшим ребенком-девочкой, задала тон в судьбах девочек-кенже нашей семьи (я у мамы – долгожданная младшая дочь, и у меня родилась ее младшая внучка) – каждая из нас, в свою очередь, тоже долго ждала рождения дочки, плюс нам по наследству передались все прелести балованного отношения всех членов семьи. Можно привести много случаев-примеров того, как это проявлялось в жизни, но этот рассказ все-таки о самой первой в этой наследственно культивируемой семейной любви к младшим дочерям – о моей маме.
Она сама вспоминала: «Я до 15 лет сидела на коленях у мамы». Когда она росла, в доме всегда были повариха и няня, а как вышла замуж, в будни с мужем они питались в столовой, а по выходным приходила готовить ее сводная сестра. У мамы было редкое имя Хафса (казахи называли – Капиза, русские – Катя), которое досталось от умершей в младенчестве старшей сестры. Память об этой сестре сохранилась только в виде записи в дневнике 20-х годов ХХ века («Қара кітап») о рождениях и смертях рода Исхаковых и в имени мамы.
О тех временах, когда «все были братья», она помнила всегда. Например, одному из ее четырех старших родных братьев было уже под 80 лет, и я помнила только самые разные неурядицы, связанные с ним. А мама говорила: «Когда я была девочкой, он всегда привозил мне игрушки из города… до тех пор, пока не женился, был очень внимательным».
На одной фотографии мама вместе со своей племянницей, отец которой заменил ей погибшего отца. Так и прошли они по жизни близкими подружками – младшая сестра и старшая дочь старшего брата. Этот запас прочности и добра, накопленный в детстве и юности, помогал впоследствии Хафсе стойко переносить все трудности. Ее особенность – помнить и говорить только хорошее, притягивала людей.
На другой фотографии – моя мама с семьей своей старшей сестры. Фотографии сделаны еще в Китае, но лучшие семейные традиции они привезли и сюда: дом на улице Крылова был долгое время пристанищем для всей родни, так или иначе оказывающейся в Алма-Ате.
У тети муж – семипалатинский казах. И мама говорила: «В нашей семье все сыновья были красивыми, а двух дочерей успокаивали – зато у вас мужья будут красавцами. Так и вышло». Жунускали-джизни (татарский вариант казахского «жезде») был не только красивым внешне, но и добрым открытым человеком. С нашей Мнатай-апай они были парой. Говорят, она выходила за калитку посмотреть – не идет ли гость, потому что садиться за обеденный стол только со своими четырьмя детьми им было непривычно. И мама жила в этом доме три года, дожидаясь когда ее муж закончит техникум.
В детстве Хафса была «сорвиголова», ходила на барымту, отвечала за лошадей в засаде. Стоит ли удивляться, что ее старшая дочь, в свою очередь, в школьном возрасте на спор с мальчишками без намека на страх ходила ночью на кладбище, а полуторагодовалая правнучка подтаскивает пуфики и залезает туда, куда не следует дотягиваться маленьким детям.
Следует заметить, что не только бесстрашие, но и «золотые руки» достались по наследству моей сестре от мамы, а ей – от отца. Мама была швея по призванию. В юности обшивала братьев, в студенчестве слыла «стилягой» (училась она в Урумчи, и им не разрешали носить что-то кроме формы). И хотя у нее было высшее образование (специальность «этимология и патология растений», некоторое время она даже успела поработать преподавателем – об этом я узнала, бегая с ее документами при оформлении пенсии), когда она приехала в 1955 году в Союз из Китая, то не смогла работать по специальности из-за того, что не владела русским языком. По квоте (статус «оралмана») ее устроили в главный обувной магазин Алма-Аты продавщицей (нужно понимать, что при тотальном дефиците на обувь во времена Советского Союза это была очень выгодная работа). Но, как она однажды при случае призналась, ее карьера продавщицы продлилась ровно три дня. Не выдержала, ушла в ателье, чтобы работа была по душе. Об этом случае я узнала довольно поздно. Меня тогда еще буквально «осенило» – вот поэтому она не поддерживала в лихие 90-е годы высказывания родственников о том, что мне необходимо поменять мою, не приносящую дохода, музейную профессию на денежный рыночный бизнес. «Продвигать духовные ценности» – это у меня от нее, так же как искренность и эмоциональность. Правда у мамы это было мягче и добрее, во мне сказалась «примесь» отцовской прямоты.
Мамины дни рождения на Первомай всегда были заполнены подготовкой к приходу гостей. Лично в городских парадах она не участвовала, но слушала трансляции по радио. Моим обычным подарком ко дню рождения было то, что меня называли среди отличников и активистов, шедших в первых рядах колонны средней школы №4 города Текели. Потом, повзрослев, я ей первой сообщала о том, когда меня после очередного интервью будут показывать по телевизору.
Благодаря ее инициативе вышла моя статья об ее отце (он погиб, когда маме было два года) в сборнике «Мы из Китая» и другие мои статьи о «китайской» группе татар Казахстана. Она была замечательным информатором, «мечта этнографа». Благодаря моему «блату» в статье о свадебных обрядах в большом атласе татарской этнографии «Тартарика» в качестве иллюстраций были использованы мамины фотографии. Все это радовало ее, и она знала цену этих нематериальных жестов и признаний в любви.
Так для мамы я и «светилась» на телевидении, а когда она ушла в мае 2011 года, я поймала себя на мысли о том, что и «интерес» пропал. Пропало то детское стремление «прозвучать в репортаже с первомайской демонстрации». Не стало моего главного слушателя и зрителя…
Мамино поколение знало цену дружбе. На последние поминки собрались ее подружки, которым было уже по 80 лет. Они дружили со школьных и студенческих времен. Выйдя на пенсию, «играли в компанию», то есть собирались вместе каждый месяц, хвастались нарядами, удивляли друг друга необычными рецептами, читали стихи, пели и танцевали. С годами они делали это все реже и реже, но по телефону продолжали общаться, знали все про успехи и достижения детей и внуков друг друга. А на фото 1953 года они еще сами – юные и красивые студентки.
Автор: Галия Файзуллина