Я не верила, что это происходит со мной и наяву. Женщина – с пористым простонародным лицом, с глазами навыкате, с выщипанными в ниточку бровями, в ношеной-переношенной облезлой кожаной куртке с чужого плеча, в стоптанных армейских ботинках – осуществит мою мечту? Привезет мне из неведомых мест, где выдают счастье, саженцы девичьего винограда-триостренника? Имя которого на божественной латыни благоухает дивным цветком – Parthenocissus tricuspidata.
Широкоплечая Ольга торговала рассадой и саженцами на цветочном развале Ботанического сада.
- Привезу я вам, женщина, этот сорт. Говно-вопрос. Да только примется ли? Не факт. Зачем он вам?
Как зачем? Я отвезу их на дачу в просторной корзине, суеверно прикрывая драгоценные веточки влажным полотенцем от нечаянного сглаза завистливых дачниц и оберегая материнским обхватом от толчков маршрутки, дребезжащей всеми своими расхристанными внутренностями.
Терпеливо дождусь второй половины дня, таясь от чужих глаз, чтобы не увидел работник соседей справа, алкаш и воришка, таскающий с чужих участков плохо лежащие шланги и садовые рукавицы. С этого станется, может перелезть через забор поглядеть, чего там ковырялась у стены эта задавака-соседка, и раздавит люмпенской пятой хрупкие веточки. Высажу под окном своей светелки в тщательно протертую, чувственно промятую между ладонями почву на красном закате, обещающем завтрашний благословенный милосердный дождь.
Через несколько невыносимо томительных суток из дремлющих чутко почек прорежется нестерпимо зеленое, вожделенное естество будущей жизни, потом вылупятся еще слепленные клейким листочки, я буду гонять по их прожилкам живительную влагу усилиями своей души – расправляйтесь, драгоценные мои, растите, вы так нужны мне. Листочки оформятся в полноценные зрелые листья, невыразимо прекрасные в своей трехпалости. А через пару лет благородная лиана, отозвавшись на мою неустанную заботу и уход, подкормки и подпитки, так рванет вверх, так вцепится в стену своими нежными присосками, что навеки заключит в свое изумрудное объятие мой дачный дом…
И она еще спрашивает: зачем?! Сколько людей задавали мне этот скучный вопрос: почему именно трехлистный? Когда здесь на каждом шагу растет пятилистный – отрезай от него веточки да сажай!
Как они не понимают, не чувствуют громадной разницы… Этот пятилистный, он же навязчиво вездесущ, растет у всех и везде. Неприхотливый, неразборчивый, всеядный, он лапает своими мужицкими небрезгливыми ладонями столбы, бетонные опоры, ветхие изгороди, дырявые заборы, фундаменты парикмахерских, фотосалонов и забегаловок, карабкается на стены домов в спальных районах и на склоны мусорных куч.
А трехлистный виноград, он такой… Такой нездешний! Как хороши, как свежи, как изысканно декоративны его глянцевые листья, каким нежным пурпуром и кармином занимаются они к осени. Как он властно и вкрадчиво распластывается, словно ветка великанского гербария, на стенах респектабельных особняков из английского сериала, где миссис Брэдли в умопомрачительно элегантной шляпке расследует элегантные убийства.
Сбудется наконец выношенное под сердцем гимназическое мечтаньице – на фоне пылающей виноградным багрянцем стены кресло-качалка, с подлокотника нарочито небрежно свисает эта темно-вишневая шаль (в кружевные дыры которой провалились долгие вечера двух зимних месяцев), на круглом столе сияет надраенным боком самовар «Придворнаго фабриканта Н.Е. Баташева въ Туле»; в хрустальных розетках – вересковый мед, в вазочке – сливочная девственность нетронутых бисквитов, томик Джейн Остин раскрыт на месте решительного объяснения мисс Гордости с мистером Предубеждение.
«Говно-вопрос», как изящно выразилась Ольга, ждал своего ответа. Мое судьбоносное знакомство с Ольгой состоялось короткой дивной порой первоначальной осени. Поскольку высаживать столь нежное и уязвимое дитя южных широт на зиму глядя не годится, мы договорились, что росток моей мечты будет доставлен ранней весной. В Рождество я впервые решилась напомнить Ольге о себе. Нехотя отозвался угрюмый мужской голос, на мой деликатный вопрос отвечавший «Нэт дома». Что ж, на нэт и суда нэт.
Ближайшим поводом для делового звонка представлялось 8 марта. Трубку опять взяла не Ольга. «Сичас» – бойко ответил пятилетний голосок, после чего в трубке что-то оглушительно щелкнуло и каменно замолчало. На последующие звонки механический голос меланхолически и неутомимо извещал – телефон сөндірулі.
Стараясь не обращать внимания на дурную символику дня, я решилась позвонить Ольге еще раз первого апреля. Трубку подняли, весело крикнули «але» и, не дождавшись ответа, положили ее рядом с телевизором, где вовсю резвился Петросян. Я невольно прислушалась. «У них, Федя, такие фрукты есть, глядя на которые Мичурин повесился бы на своей черешне».
Грянул взрыв нетелевизионного хохота, и трубка испуганно замолчала. На последующие звонки отвечал механический голос – «сөндірулі, сөндірулі, сөндірулі…».
Это было похоже на дурной сон. Может, и не было никакой Ольги? И нет на свете никакого Parthenocissus tricuspidata?
В воскресенье я отправилась прямиком к Ботаническому саду. Надо было убедиться окончательно, грубо и зримо, что Ольга – морок, фантазия, плод моего воображения, нет на свете этой женщины. И «Герцеговину Флор» в Алма-Ате нигде не купишь.
Базарчик шумел своей весенней заполошной суетой. Торговки божились, что это именно тот «золотой превосход», который ищут чокнутые дачницы, а садоводицы робко переспрашивали: «Точно, женщина, не обманываете?». «Мамой клянусь!», – отвечали октябрины и ганечкины.
В толпе кто-то окликнул меня: «Здрасьте, вы не меня ищете?».
Ольга, как живая, стояла передо мной в своей куртке и ботинках.
Мое горестное недоумение перед трагическим несовершенством мира враз улетучилось. Все стало вокруг голубым и зеленым. Попыхивая папироской, Ольга легко объяснила недоразумения с мобильной связью, свалив их на внуков, и деловито поведала, что вожделенная ветвь трехпалого винограда давно ожидает меня, заключенная в пластиковый тубус, на даче.
- Я ж не думала, что вы придете сегодня. Приходите через неделю, а то я завтра за товаром уезжаю.
Это было выше моих сил. Маяться еще неделю, с ужасом наблюдая, как уходит натура? А вдруг Ольга опять провалится в тартарары? Я взмолилась – ради всего святого, адрес, дайте мне адрес, я сама поеду и заберу.
Ольга хмыкнула и деловито приступила к инструктажу.
Ехать предстояло в дачное ущелье со смутно непристойным названием «Широкая щель». От конечной остановки автобуса следовало вскарабкаться по крутой горной тропинке на площадку, увенчанную табличкой с надписью: «Свалка мусора запрещено. Штраф 5000 тенге». Рядом с табличкой высилась египетская гора мусора. От таблички глубоко вниз нырял живописный проулок, упиравшийся в металлические ворота, створки которых были грубо вымазаны голубым и зеленым. Под слоем краски угадывались стертые контуры армейских звезд.
Меня встретил низкорослый, до глаз заросший щетиной восточный человек в бриджах, заправленных в шерстяные носки. Звали его Джон Тигранович. Он зябко кутался в пастушью безрукавку и с первых минут знакомства поведал мне, что дни его сочтены. «Билят, у меня там, наверна, рак», – доверительно сообщил страдалец и безжалостно ткнул пальцем в свой заметно вздувшийся, не по росту крупный живот. От такой откровенности стало не по себе. Мы деликатно, но со знанием дела обсудили достоинства золотого уса в лечении роковых заболеваний, после чего я кротко напомнила о цели своего визита.
Джон Тигранович едва ли не предсмертно вздохнул, спустился в подвал с торца дома и вынес оттуда продолговатый сверток из мешковины.
Я ехала домой. Сверток безжизненно лежал на коленях. От него пахло могильной сыростью. В урочный день и час я высадила и полила невзрачные прутики, присыпав их землей. А наутро уехала в северную столицу, оставив сад на попечении семьи оралманов, которых пустила жить бессрочно и бесплатно.
Вернулась на исходе лета. Оралманы, успевшие за это время обзавестись младенцем, встретили меня как родную. А под окном моей бывшей светелки шелестел ладошками девичий виноград.
Обычный, пятипалый. Билят. Как сказал бы Джон Тигранович.
И с этого дня все в моей жизни стало как у людей.