- Говори правильно… Ты не в косяк влетела, а в торец дверного полотна.
- Какая разница? В торец так в торец. Но только это по-любому косяк. Жуткий. Все равно скажут – муж дал в торец… Чего ты ржешь?
Аянка – моя однокурсница. И по жизни тоже. В том смысле, что проучилась всего один курс. В институтском девчачьем фольклоре было в ходу полушутливое проклятие: "Чтоб тебе замуж за аткульского выйти". Считалось, что подобный марьяж ни черта хорошего не сулит. Аянка, обкомовская дочка, подорвалась на мине дважды: выскочила замуж за парня из Аткуля, да еще и за мента. И вскоре перевелась на заочное.
У Аянкиной свекрови было диковинное здоровье. Оно стремительно ухудшалось только ввиду подступающей невесткиной сессии. Колотье в боку, жар в грудях, кофий без всякого удовольствия. Только бесконечно бессердечная и бесстыжая молодуха может покинуть дом и любимую свекровушку в столь суровые времена. Родители, удрученные возможным дочкиным бездипломьем, пытались деликатно намекнуть сватье, что о душе пора подумать всерьез и в столичной клинике, но от такой горькой бестактности сахар в крови апашки закипал ядовитым сиропом, а кровяное давление срывало крышки ртутных колб.
Семейные обстоятельства Аянки были дьявольски осложнены еще одним явным и вопиющим драматургическим излишеством. У нее было восемь золовок. Две вдовы, три разведенные и три старые девы. В переводе с грустного женского языка – ни у одной золовки не было своего собственного персонального мужа.
Все восемь граций яростно конкурировали за право на все лады ладить семейную жизнь любимого братика и столь же цепко были объединены тлеющей, как куча прелого навоза, ненавистью к безропотной Аянке.
Возраст и нрав сестер не позволял надеяться, что в ближайшее время найдутся охотники увезти их в даль светлую.
- Я ж вообще везучая, дальше некуда, – усмехнулась Аянка, затянувшись ментоловым дымом. – Прикинь, после девятого класса с родителями в Москву ездили. И что? Даже до Красной площади не добрались. Эскалатор в метро схватил за юбку, содрал ее чуть не с трусами. Орала как резаная, кровища… Папа меня в пиджак завернул – и в гостиницу. Утром улетели домой. Юбка длинная была, нарядная, летящая такая… Из индийского магазина «Ганга». Полдня в очереди стояли, а надела первый раз…
Вообще-то, благословенная родина Рабиндраната Тагора и Джавахарлала Неру сыграла в судьбе Аянки пусть не главную, но и не последнюю роль.
Ее покойный свёкор страстно, но тайно любил индийское кино. Все это слезоточивое, крикливое, цыганистое бестолковое шило и мыло. Любил – и мучительно стеснялся. Все же человек партийный.
Однако всякий раз, когда семья прирастала очередной дочкой, норовил наклеить новорожденной диковатое болливудское прозвище. И если бы не яростное сопротивление жены, то бегали бы по аткульской пыли Девики и Радхи, Шьямы да Приянки…
В январе шестьдесят шестого наконец родился долгожданный сын.
А на следующий день в Ташкент прибыл с официальным визитом премьер-министр Индии. Не всякий год в республиках Средней Азии случались столь крупные международные события. Бдительная совесть секретаря партячейки уступила порыву подпольного романтизма. Недолго думая, будущий Аянкин свёкор назвал ее будущего мужа именем высокого гостя.
В метриках, которые торопливо и втайне выправил счастливый папаша, черным по белому значилось:
Лал Бахадур Шастри.
Буквально на следующий день после подписания важного договора премьер прямо в Ташкенте испустил дух. Колесо Сансары скрипнуло ржавой осью. Новопреставленный даровал свое имя новорожденному.
Разумеется, в семейном обиходе младенец произрастал под немудрящим именем Баха. Вот с ним-то и связала моя подруга свою прихотливую судьбу.
Случилось так, что вымученное, вычурно-нелепое имя райотдельского лейтёхи помогло ему, как ни странно, выбраться из Аткуля в областной центр. Разразилась в те годы невиданная в рядах милиции решительная пертурбация. Сверху был обрушен сугубо перестроечный приказ: дело взбодрить, кадры перетряхнуть, извлечь на оперативную поверхность пинкертонов, еще не траченных губительной ржой мздоимства.
И, может статься, чудное прозвание райцентровского оперативника произвело на высокое начальство род магического очарования.
Озирая поверхность рабочего стола, заваленного личными листками претендентов на перетряхивание, начальничьи очи не могли не споткнуться о длинное, как паровоз, имя: Лал Бахадур Шастри Куттыкадамович Базаралиев. На фотографической карточке помещалось лицо, явно не лишенное раджкапуристого обаяния. Это и решило дело.
Так Аянка неожиданно для себя заново обрела утраченный было «центровской» статус.
***
В советских святцах День милиции занимал особое место.
При очевидной, почти всенародной ненависти к милиционерам, ментам, мусорам, гаишникам их экранное воплощение пользовалось такой же широкой любовью, а праздничный концерт 10 ноября стоял едва ли не на втором месте после «Голубого огонька».
Не явиться на банкет по случаю празднования Дня милиции для жены майора (ко времени описываемых событий Баха сильно вырос в должности) было чревато для мужа, как писали в петровских указах, исключением «из числа добрых людей и верных» и равнозначно гражданской смерти.
Аянке предстояли два-три хлопотливых дня. Маникюр-педикюр сделать. Из вороньего гнезда на голове так называемую укладку соорудить. Забежать к средней сестре за боа из чернобурки, завернуть к младшей сестре за серьгами кубачинского серебра. И, самое главное, выпросить у матери фамильную реликвию – старинный серебряный браслет. Всего на один вечер.
Происхождение браслета, как водится, было окутано ориентальным туманом семейных преданий, сквозь фольклорные прорехи которых проступали пленительные картины. То красавица-прабабка, будто сошедшая с литографий Сидоркина, то ее несметно богатый супруг, волостной управитель, разумеется, мудрый и лукавый, то провинциальный шик генерал-губернаторских балов, где киргиз-кайсацкая дива неизменно фраппировала местных гранд-дам учтивостью манер и тонкостью обращения.
На одной из таких губернских ассамблей Их Высокопревосходительство Генерал-губернатор, будучи страстным поклонником туземных редкостей, до собирательства которых был изрядный охотник, якобы жаловал прабабке сию драгоценную безделицу, покоившуюся до времени в глубине скифского кургана, самолично надев ее на руку прелестницы. Так оно было или как-то иначе – Бог весть.
Браслет был сплавом простоты, достоинства и вкуса. Широкий, чуть неправильной формы, сумрачного цвета, он оковывал запястье, как обхватывает его рука любящего мужчины – нежно и властно.
Разумеется, такой ценный артефакт выдавался дочерям, как табельное оружие, только в исключительных случаях. Одна из дочерей выпросила его перед кесаревым сечением и благополучно разрешилась, другая защищала в нем диссертацию и защитилась.
…Десятимесячная дочка сидела в детском стульчике в гостиной, сосредоточенно размазывая козюльки по приставному столику, Аянка возилась на кухне. И тут вырубают свет. Аянка вихрем летит в гостиную – и со всего разбега ахается лбом о торец полуоткрытой двери. Искры из глаз брызнули так, что аж палас задымился, а на лбу немедленно набрякла роскошная гематома цвета божоле нуво…
За последовавшую после столкновения с дверным торцом неделю синяк сто раз изменился в цвете, от оттенка грозовых облаков до изжелта-зеленого. Врач челюстно-лицевого отделения продал ей безымянную баночку крепко пахнущего портянкой крема, коим Аянка тщательно мазалась пять раз на дню и тревожной надеждой всматривалась в зеркало – стало меньше? Зеркало бессердечно отвечало – не стало…
- Так не хотелось идти, веришь? Бахе же назначение светило, отдел возглавить. Заштукатурилась и пошла. В последний момент нацепила очки солнцезащитные. В ноябре. Вечером. А на мне платье вечернее, боа. Икона стиля, блин. Приехали, а там… Весь УВД. С золотыми погонами, на груди ордена. При полном параде, с женами. И весь бомонд, прикинь. Банкиры, бандиты, бляди, банщики, депутаты. Каждой твари по паре. Пока торжественная часть шла, то еще ничего, все внимание на сцену. А когда банкет начался… Сижу в солнцезащитных очках, дура дурой. Начались танцы. И, представляешь, идет прямо на меня шеф. Генерал. А у них там примета такая. Чью жену шеф на танец пригласит, тот типа в фаворе и в особой милости. Подходит и галантно так руку кренделем подставляет. Баха меня за полу дергает – очки сними. Ужас, лажа такая. Ноги как ватные, а генерал меня в центр зала ведет. Заношу руку ему на плечо и вижу, что браслета на руке нет!
У меня, по-видимому, лицо стало как у покойницы. Генерал встревожился, спрашивает: "Всё в порядке?". А я сиплю от ужаса, голос сел: "Браслет, браслет мой пропал…". Дальше – как в тумане. Ринулась в туалет, может, там машинально сняла, когда руки мыла. А генерал уже вовсю проводит комплекс оперативно-розыскных мероприятий, блин. Входы-выходы перекрыты. Всем оставаться на своих местах. Официанток допрашивают, те рыдают. На завзалом лица нет. У шеф-повара губы трясутся. Ментам только дай повод. Кухню обшарили. Бак с помоями перевернули. Хотелось сквозь землю провалиться. Все из-за меня.
Они возвращались с испорченного банкета. Сгинувший браслет фантомно холодил руку. Аянка высказала мужу все, что думает про него, про его круглосуточную работу и ничтожную зарплату, про его чистоплюйство. Взяток он не берет, праведник хренов. А то, что жена наряд собирает с миру по нитке, когда дружки его уже по пять раз тачки сменили, одна дороже другой, бабы их из Мармариса не вылезают, а дети по Англиям учатся… Мать ее за браслет убьет. «Да твои менты поганые и украли его!» – Аянку несло по кочкам.
Лал Бахадур Шастри молчал. Поднялись в квартиру. Муж прямиком, не разуваясь, прошел в спальню. Аянка сняла проклятые очки, бросила их на полку трюмо и увидела браслет.
Который просто забыла надеть с вечера.
Вороватым движением Аянка цапнула злокозненную вещицу и судорожно сунула в карман старого плаща. Плащ свернула и затолкала под откидное сиденье диванчика.
Приоткрыла дверь спальни. Муж лежал, отвернувшись к стене, с головой укрытый одеялом. Торчал только вихор на макушке. Который нестерпимо хотелось погладить. Она беззвучно заплакала.
Вскоре после праздников Баха уволился из органов. Нанялся работать во вневедомственную охрану к водочному королю, чеченцу. Перевозил с напарником деньги в пяти мешках, и оба были убиты налетчиками. Резиновые коврики в машине были полны кровью, до бортиков. Потом выяснилось, что наводчиком был наркоман, племянник хозяина. Сам хозяин на похороны приехал, Аянке тысячу долларов дал.
- А где теперь браслет?
- У меня. Когда маму похоронили, решено было, что мне достанется. Я же теперь старшая в семье.
Аянка налила себе остывшего чаю, отхлебнула.
- Бахины бумаги разбирала, нашла копию маминой метрики. Все он, оказывается, знал. Что мама сирота круглая, детдомовка. Фамилию ей завхоз детдомовский дал. И про браслет все она придумала. И я с сестрами это знала. И мать знала, что мы знаем. Зачем-то нам всем это было нужно.
- А Бахе зачем?
- Зачем-то и ему. Не узнал он только, бедный, что браслет нашелся.
- А дочке правду про браслет расскажешь?
- Ни за что. Никогда. Пусть все будет, как при бабушке.