Так научил меня Олег двадцать лет назад. И все двадцать лет я варю рис только так. И еще ни разу он не получился переваренным или сырым. Он рассыпчатый, в меру проваренный, рисинка к рисинке.
Рис «от Олега» – привет из прошлого, такого далекого, что про него хочется сказать: «Это было не со мной». Я ставлю казан на плиту, на секунду вспоминаю тот год и мысленно улыбаюсь.
Так бывает на улице. Шагаешь себе, и вдруг ноздрей достигает «тот самый» запах. Парфюма, булочной, сухой травы, мокрого асфальта, неважно… Летучие молекулы запускают в твоем организме какие-то мгновенные и бешеные химические реакции. Никто не спрашивает: доволен ли ты своим настоящим. Тебя просто перезапускают, как компьютер, и внутри начинает что-то потрескивать, подрагивать и подвывать. И подвисаешь даже не в силах стряхнуть с себя это разом нахлынувшее, накатившее, застрявшее в горле и защипавшее в глазах.
Или полез в шкаф, а там – фотоальбомы. Взялся сдуру листать, дрогнул сердцем… И вот уже сидишь на полу, как был, с руками в муке или с отверткой в зубах, обсыпанный всей этой пожелтевшей фотобумагой, забыв про детей, срочную работу и что-то там кипящее в кастрюльке (рис, кажется?). Тугая спираль времени отбрасывает тебя назад, в старый свитер, тертые джинсы, в хохочущую компанию. «А вон Танька на табуретке танцует! А Майдановский, смотрите, какой накачанный был! А это Вадик же! Или Серега? А это, вообще, кто? Ну, вот этот в очках, с гитарой?»
Стоп, стоп… Там рис на плите. И у тебя всего полчаса.
Рис. Так вот зачем был нужен Олег. Худой, невысокий, с прищуренными, смеющимися глазами и острым, лисьим лицом. Таким мужчинам очень идет борода. Без бороды их лицо кажется неприлично голым. Олег носил бороду и растрепанные волосы, которые все время с силой заглаживал назад руками. Про Олега никто ничего толком не знал. Говорили, что у него есть жена и даже ребенок. Что он где-то работает. И терпеть не может всякие обязательства. Свободный художник. Одинокий волк. Нет, не волк. Лис. Одинокий лис. Жил Олег на краю земли. В каком-то поселке, за лесом, в частном доме находилась его холостяцкая лисья нора, с печкой-буржуйкой, вполне себе уютная.
Олег позвал нас к себе отмечать Новый год. Мы были молодые, дикие, веселые, поющие, пьющие и курящие. Нам не хотелось тазиков оливье, курантов и речей президента. Нам хотелось пить и угорать. Мы придумали, что сам Новый год мы «проспим», а потом как будто спохватимся и как начнем праздновать!
Отпраздновали здорово. Единственное сохранившееся в моей памяти воспоминание о новогодней ночи – темнота, огород, искрящиеся сугробы и мы, прыгающие в эти сугробы голым задом с дикими криками. Надо ли говорить, что первого января мы не расстались. И второго тоже. И третьего. Мы вошли в раж, мы ели и пили этот новый год и эту зиму всем своим дюжим молодым организмом, готовым на любые дурачества и подвиги. В нас вселился бес. Нас охватило перманентное состояние такого расколбаса, в котором все ужасно смешно, феерично и волшебно. Вот кто-то находит в старой газете колонку уморительных объявлений, и мы зачитываем их друг другу вслух до слез, до икоты, до боли в животе. «Юбу юбки, пиджу пиджаки, носу носки. Интим не предлагать». Вот Олег включает на всю громкость Riverdance, и я начинаю лихо отплясывать что-то, как мне кажется, ирландское. Друзья хлопают в ритм. А Олег выхватывает из буржуйки две горящие головни и начинает бешено носиться вокруг меня, рисуя огненные круги. Он играет то ли в сатира, то ли в огненного бога. Комнату заволакивает едкий дым, и вдруг все становится серьезным и настоящим. Я действительно танцую ирландский танец. Я какая-то, черт возьми, лесная дева, хмельная и нагая. А Олег… Какой Олег? Нет Олега. Есть огненный бог. Я вижу, как он мечется в дыму и росчерках пламени, он плещет огнем, он сам – огонь, страшный и дикий. Это танец-поединок, танец-соблазн, смертельная схватка. Все выше пики острого ритма, и босым ногам невыносимо ступать на раскаленные угли…
Потом мы долго кашляем и проветриваем. Холодный воздух рассеивает чары и миражи, выдувает хмель, стирает с лиц праздничную позолоту, возвращает в привычное измерение. Олег и его жилище устали от гостей. Нужно на время законопатить вход в нору, свернуться клубком, зарывшись носом в пушистый хвост, и выспаться. Нам тоже пора. Вечером будем выпаривать из себя Новый год в бане.
С Олегом мы общались до самого окончания универа. Ездили к нему в гости, пили вино, слушали «Пикник», ходили купаться, катались на лыжах через зимний лес. Однажды откопали где-то с подругами старую гуашь и устроили в его доме сеанс боди-арта. А потом ехали в общагу, «друг друга не касаясь рукавами», чтобы не осыпалось узорное великолепие. Плавали через реку Томь. Это муж сейчас фыркает: «Чо там плыть?» А мне было страшно до жути. Попробуй преодолеть эти триста метров холодной воды, когда тебя сносит течение и под ногами – бездна. Ну, хорошо. Не бездна. Но метров пять глубины точно. «Смотри, – сказал Олег. – Видишь тот берег? На берегу – люди. Ты видишь? Плыви к людям. Они совсем недалеко. И я рядом. Если что». И я поплыла. Туда и потом обратно. И ничего. Действительно, чо там плыть-то?
Больше я не плавала через Томь. И на лыжах с того года не каталась. Единственный лыжный экзерсис на Чимбулаке, результатом которого стало вывихнутое колено, – не в счет. И никогда – ни до, ни после у меня больше не было такого Нового года. Были семейные и выездные, обильные, щедрые, с богато убранным столом, дорогими яствами, хорошими людьми и веселыми затеями. А такого сказочного, с нежеланием расставаться, искрами на сугробах, дыханием зимнего леса и огненной пляской – не было. Секса с Олегом у меня тоже не было, хотя такой вывод навязчиво напрашивается.
Зато я умею варить рис. И до сих пор люблю группу «Пикник». Могла бы еще добавить, что при звуках риверданса ноги сами пускаются в пляс, а в глазах плывут огненные круги. Но нет, не пускаются и не плывут, просто становится хорошо. И думается о том, что некоторых людей мы выбираем сами, искушенным рентген-взором вычисляя их среди толпы, водим кругами, приближаем, опутываем сетями своей любви и заселяем в сердце на долгие годы, под замок, под присмотр, под дуло пистолета. А некоторые являются в нашу жизнь сами, без приглашения. Легко нажимают на дверь, она поддается. Ты к визиту не готов, ты хмуришься и злишься, а в приоткрытую дверь уже влетел сквозняк, разметал занавески, страницы и волосы, скользнул холодком по ногам, сдвинул с места, выбил из колеи. Некстати, не вовремя, не к месту. Досадливо морщишься, потом машешь рукой – ну и ладно, это же ненадолго. Погостит и уйдет, и все опять своим чередом, в широкой и удобной колее, в борозде, протоптанной годами. Ан вдруг оказываешься голым задом в сугробе в новогоднюю ночь. Или в огненном чаду под звуки риверданса лихо отстукиваешь босыми ногами что-то ирландское. Или катишься на лыжах через царство Берендея. Или по тебе, раздетой, уже размазывают гуашь твои подруги. Или под ногами пять метров холодной глубины и впереди ее – триста метров. А причиной всему – этот неожиданный визитер с прищуренными глазами, улыбчивым ртом, спутанными прядями. И единственное, что ты угадала, что он – ненадолго. Потому что лисы не любят людей и рано или поздно уходят, чтобы побыть в одиночестве.
Автор: Марина Попова